Таким образом, первое впечатление было вполне положительным, и оно лишь подтвердилось, когда, — почти сразу же, как я въехал во двор, — расторопные конюхи приняли у меня коня и увели его на заслуженную кормежку и чистку.
Я, как мог, стряхнул пыль с плаща, перебросил сумки свои через плечо, и вошел в общий зал. Там я сразу же встал у камина; от влажной одежды моей валил пар, как от жаровни уличного торговца, к вящей досаде двух святых отцов, какого-то мелкого землевладельца и парочки вооруженных до зубов ландскнехтов, направляющихся, как они сами уклончиво сообщили, поступить в прусскую армию и, — ни много, ни мало, — спасти Францию. Я размотал свой кушак и передал его вместе с ботфортами и плащом одноглазому трактирщику, дабы он их отнес благоверной своей, а уж та привела бы их в порядок, — но и без сего устрашающего облачения я являл собой тип настоящего коммунара: небритый, с незавитыми волосами и в одеянии абсолютно не джентльменском.
— Двух швейцарских наемных убийц явно было недостаточно, — объявил я. — Но вы тоже можете попытать счастья. Что до меня, то попытки мои потерпели крах, вот почему в настоящий момент я стремлюсь положить по возможности большее расстояние между собою и Францией. По мне так пусть они там себе гниют!
— Стало быть, вы сейчас прямо из Франции, сударь? — проговорил старший из святых отцов с акцентом, который немедленно выдавал уроженца Прованса. — Есть какие-нибудь для нас новости?
Я никогда не питал дружеского расположения к клиру, но в тот момент у меня не было настроения ни клеймить, ни читать обширные нотации. Я ответил им просто, что представителей духовенства больше уже не разрывают на части. Что было правдой.
— Но гильотины денно и нощно не прекращают работы. Как в столице, так и в провинциях, — добавил я. — Многие верят, что все это кончится только тогда, когда убьют самого Робеспьера. Но, как я полагаю, он слишком уж осторожен, чтобы подставить себя под удар мадмуазель Корде.
— Так что он пока остается любимцем народа, — мрачно заключил старший священник.
— Если толпа станет и дальше его поддерживать, — я отхлебнул кисловатого вина, — то он будет править Францией до скончания веков. Но если толпа повернется против… а она, знаете ли, тварь изменчивая… тогда ему не устоять.
— Но это вряд ли, не так ли? — Святой отец явно желал услышать опровержение. Но я — то знал, что никакого опровержения быть не может.
— Сударь, — сказал я, вероятно, уж слишком жестко, — сие невозможно. (Что, кстати замечу, не делает чести знаменитому «ясновидению», коим славен наш род.) Тут, — с парой своих уже предсказаний, — в разговор вступил юный послушник: угловатое костлявое создание, наделенное мертвенной бледностью и неприятной привычкой брызгать слюною при разговоре.
