– А почему Роберт Карлович сразу же, как только меня обнаружил, не рассказал о секвенциях? Зачем он медлил два года? – удивился я.
– Не «зачем», а «почему» и не медлил, а ждал, – объяснил Петров и уставился на меня. – Ну, думай! Ты уже знаешь достаточно, чтоб догадаться.
Я начал думать. Ничего путного в голову не приходило.
– Давайте вспомним, что он для меня сделал, – начал рассуждать я вслух. – Он дал мне невероятно огромные деньги, чтоб я смог реализовать все мечты и выполнить все желания. Затем он дождался, пока мне это всё надоест. С карманами полными денег мне стало жить неинтересно, а к честной бедности возвращаться не хотелось. Одним словом, мне стало безнадежно скучно, а Роберт Карлович, рассказав про секвенции, эту скуку развеял, и я понял, что смогу изучать секвенции с неослабевающим интересом всю жизнь.
Я посмотрел на Петрова, пытаясь понять, одобряет ли он ход моих мыслей. Глазки Петрова были скрыты за опущенными роскошными черными бровями, и неодобрения мне в них прочитать не удалось. Поэтому я довольно уверено закончил:
– В результате Роберт Карлович получил в моём лице не просто наемного сотрудника-граспера, а соратника, правильно?
На лице Петрова проявилась задумчивость. – В принципе, Роберт парень сообразительный и вполне мог это предвидеть, но речь сейчас совсем не об этом. Думай, Траутман. Я хочу, чтобы ты сам догадался.
Я начал размышлять, но вскоре понял, что не понимаю, о чем именно нужно думать.
– Хорошо, я тебе немного помогу, – недовольно сказал Петров. – Как часто ты ощущаешь грэйсы?
– Что ощущаю? – удивился я.
– Ну, эти твои «шалимары», – терпеливо пояснил он.
– По-разному, – задумался я. – В последнее время до позавчерашнего дня вообще не ощущал.
И тут до меня дошло.
– Я понял! – почти закричал я. – Три года, до последних дней, все секвенции спали, у них был период безразличия. И спали они из-за того, что три года назад медведи должным образом придушили кого-то из грасперов!
– Верно, – согласился Петров. – А теперь объясни, почему тебя самого до сих пор не придушили, хотя следят уже два года?
Я задумался, и мне стало дурно. Я понял, что убивать меня в течение двух последних лет, чтоб заморозить секвенции, смысла не был – они и так были заморожены. Потом я понял, что секвенция, в которой завершающим штрихом была бы моя гибель, не могла сработать потому, что мирно спала вместе со всеми. А еще через секунду я подумал, что эта секвенция, как и все, проснулась, и кое-кто очень хочет, чтоб она была выполнена, причем, как можно скорее.
