— Выбьется, вспомни себя в его возрасте.
— Себя?! — Павел задохнулся от обиды. — Тебе говорить? Даже Генке я очки вперед давал. Самые тонкие заказы получал.
— Зато Генка сейчас главный инженер. — Татьяна выговаривала слова медленно, ей хотелось позлить Павла. И причин-то особых не было, так, из озорства.
Не первый раз дебатировался вопрос, кто более удачливой судьбы человек: он, Павел, известная в городе личность, первоклассный мастер, или Генка Греков, обыкновенный главный инженер завода.
— Что же ты за него замуж не вышла? Ведь бегал он за тобой. — Павел уперся локтями в колени и положил подбородок на сцепленные пальцы.
— Дурой была.
Они ссорились не часто. И с каждым годом все ленивей, хорошо зная, что это пустое. Правда, было время, когда скандалы возникали чаще, и не раз после очередной ссоры Павел не приходил домой или Татьяна уходила ночевать к своей матери, в старую квартиру у Верхнего рынка. В таких случаях Павел с шести утра прятался в каком-нибудь подъезде, откуда виден был дом тещи, и выжидал. Лишь при появлении Татьяны он, успокоенный и повеселевший, шел на завод, а потом беззлобно упрекал жену, мол, неизвестно еще, где ты ночь провела.
Повод для ссор почти всегда был один: редко кто проходил мимо, чтобы не обернуться Татьяне вслед, вызывая бурное негодование Павла.
«Ты восточный деспот! — кричала ему Татьяна. — Тебе жить бы на необитаемом острове!»
«Но почему на меня никто глаза не пялит?» — допытывался Павел.
«Никому не интересно», — отвечала Татьяна.
«Просто я не даю повода», — наступал Павел.
«А ты дай повод. Посмотрим, кто его возьмет! — не унималась Татьяна. — Радоваться надо, что на твою жену обращают внимание, а не орать!»
Особенно натерпелся Павел после рождения Кирюши, когда Татьяна еще больше похорошела. Ей приходилось целыми днями гулять с сыном, а Павел не находил себе места: отпрашивался с работы, брал отгульные дни, предварительно нарабатывая вечерами сверхурочные. Он любил появляться неожиданно, из-за кустов, пугая молоденьких мам. Угомонился Павел лишь после того, как Кирюша подрос.
Приступы ревности превратились в тихое брюзжание. Да и скучно было бы без этого — привычка. И как ни странно, именно эта привычка и связывала их крепче всего между собой, заполняя пустоту, что возникала довольно часто, — уж очень они были разными людьми. Павел искренне полагал, что ссора, замешенная на ревности, — признак истинной любви.
— А Шарик был в кафе? — спросил Павел. Так на заводе прозвали Всесвятского за его лысину.
