Приняв решение, Форбс снял-таки телефонную трубку и попросил секретаря соединить его с Хаммером.
– Арманд, я хочу тебе кое-что показать, – начал он без предисловий.
– Я, в общем, догадываюсь, что, – проворчал Хаммер. – Ты, на самом деле, не обязан это делать. Я тебе благодарен.
– Подожди, ты еще не видел текст.
– Я примерно представляю, что в нем.
– Ты не хочешь добавить каких-нибудь комментариев? Чтобы это не выглядело так… убийственно?
Хаммер рассмеялся над таким выбором слова.
– В моем возрасте смерть принимают всерьез, и я тебя уверяю: чтобы меня убить, маловато будет любой статьи. Но раз уж ты сжалился надо мной, приезжай, я расскажу тебе пару историй. И, может быть, кое-что покажу. Одну штуку, которая может тебя сильно удивить. Я буду в галерее через час.
Обычно председателю Мэлколму невозможно было назначить встречу через час: его график категорически не допускал таких вольностей. Но с чертовой статьей надо было что-то решать, и Мэлколм попросил Мэри Энн перенести все, что было назначено на вторую половину дня. По крайней мере, добираться было недалеко: до Хаммеровской галереи в двух кварталах от Центрального парка, на Парк – авеню, всего пара миль.
В назначенное время Форбс вошел в галерею. Хаммер, в коричневом костюме и белоснежной сорочке, ждал его в кабинете напротив входа, где обычно размещался управляющий. Взгляд его из-под кустистых бровей был ясен и приветлив, из-за стола он поднялся проворно, руку Мэлколму стиснул с бодрящей силой. «В его годы я точно не буду так выглядеть, – с завистью подумал Форбс. – С другой стороны, я же не доктор, и живу гораздо веселее».
Снова усевшись за стол управляющего, Хаммер углубился в чтение статьи. Чтобы не сидеть напротив в нелепом ожидании, Мэлколм прошелся по залам галереи. Но Шагал и его современники не вызывали у главного редактора ничего, кроме недоумения: его собственный вкус тяготел к старым мастерам и ранней американской живописи. Так что скоро он вернулся в кабинет. Хаммер с улыбкой смотрел на него.
– Как-то раз я подарил Ленину статуэтку – обезьянку с человеческим черепом в руках. Знаешь, что мне сказал Ленин?
– Что труд сделал из обезьяны человека? Или это сказал Маркс? Я плохо разбираюсь.
– Он сказал, Мэлколм: «Возможно, наступит день, когда обезьяна подберет с земли человеческий череп и удивится, откуда он взялся». Кажется, под обезьяной он имел в виду твоего репортера.
– Ну, Арманд, ты не будешь спорить, что Ленин сам многое сделал, чтобы его прогноз сбылся…
