Кроме того, я искренне верю, что женщина, которую любили и которой восхищались все мужчины, находившиеся рядом с ней, снова вышла замуж. Мне очень хочется надеяться, что она нашла достойного мужа и у них родились дети.
Мне приятно думать, что все хорошие люди с первой флотилии, будь то каторжники, офицеры или морские пехотинцы, были бы горды и довольны, увидев, какой чудесной страной стала сейчас Австралия.
Кто знает, может быть, Мэри снова проскользнула туда под другим именем и ее потомки все еще живут там, такие же смелые и изобретательные, как она.
1786
Мэри вцепилась в скамью подсудимых, когда судья вернулся в зал суда. Маленькие и грязные окна пропускали лишь скудный свет, но было невозможно спутать ни с чем эту черную шляпу на желтоватом парике. В зале застыло выжидающее молчание.
— Мэри Броуд. Вас перевезут из этого места обратно туда, откуда вас привезли, и там вы будете казнены через повешение, — проговорил он речитативом, даже не взглянув на нее. — Да спасет Господь вашу душу.
У Мэри сжалось сердце и подкосились ноги. Она слишком хорошо знала, что повешение было обычным наказанием за дорожный разбой, но в глубине души надеялась на снисхождение судьи к ее юному возрасту. Но надо отвечать за свои поступки.
На календаре было двадцатое марта 1786 года, и оставалось лишь несколько недель до двадцатилетия Мэри. Она казалась обычной девушкой во всех отношениях: не особенно высокая, но и не низенькая, не красавица, но и не дурнушка. Единственное, что отличало ее от остальных людей, присутствовавших в тот день в суде присяжных Лентен, — это ее деревенский вид. У нее был свежий цвет лица, который сохранился даже после нескольких недель заключения в замке Эксетер. Темные вьющиеся волосы она аккуратно завязала сзади лентой, а серое шерстяное платье, испачканное в тюрьме, было простым, повседневным.
Казалось, зал суда в Эксетере набит битком, и Мэри слышала вокруг себя гул голосов. Некоторые из присутствующих являлись друзьями и родственниками других заключенных, которых судили в тот же день, но большинство были просто зеваками.
И все же в шуме не было сочувствия, не было возмущения таким строгим решением суда. Во всем зале не нашлось ни одного союзника Мэри. Море грязных лиц повернулось к ней, глаза горели зловещим ликованием, и малейшее движение толпы доносило до Мэри запах немытых тел. Они ждали ее реакции, хоть какой-то — слез, или гнева, или мольбы о помиловании.
