— Нет, — сказала Мэри, не раздумывая. — Теперь я знаю, что меня не повесят.
Глубокой ночью, когда Мэри лежала рядом с другими женщинами, отчаянно пытаясь согреться об их тела, она поняла, что действительно не боится. Ее возмутило то, что с людьми могут так жестоко обращаться. Она испытывала муки совести из-за преступления, которое повлекло за собой такое наказание, с тревогой думала о том, что же будет дальше, но не дрожала от страха. Взглянув правде в глаза, Мэри уже больше ничего не боялась. Она научилась плавать в возрасте шести лет, прыгая в море. После того как Мэри обнаружила, что может держаться на плаву, море перестало страшить ее. Как и все остальное. Она всегда была отчаянной и, рискуя, испытывала приятное волнение. Даже когда она впервые обнаружила, чем зарабатывает на жизнь Томас, она не ужаснулась. Это показалось ей всего лишь интересным приключением, почти шалостью.
Мэри вспомнила, как отец любил повторять о том, что у нее острый ум. Она всегда была умнее, чем ее ровесники или Долли. Мэри схватывала все на лету, задумывалась над тем, как все работает, и быстро запоминала информацию. В ее памяти всплыло, как отец хвастался соседям, что Фоуэй слишком скучен для Мэри и что, несомненно, однажды она сколотит себе состояние.
Как же он будет смотреть людям в глаза, когда новость о ее преступлении опубликуют в «Западном экспрессе»? Он не умел читать, но в Фоуэе было множество грамотеев, которые с удовольствием передадут ему такую сенсационную новость.
Осознание того, что она находится в каких-то сорока милях от дома, вызвало у Мэри невероятную тоску. Она представила, как мать сидит на табуретке у камина и что-то штопает. Мэри походила на мать: те же густые вьющиеся волосы, которые она заплетала в тугую косу и закручивала вокруг головы, те же серые глаза. Когда Мэри была маленькой, она любила наблюдать, как мать расплетает косы поздно вечером, пробегая по ним пальцами, пока волосы не падали темной сияющей копной на ее плечи. Из обычной женщины она сразу превращалась в красавицу, и Мэри с Долли часто спрашивали, почему она не оставляет волосы распущенными, чтобы все могли ими восхищаться.
— Тщеславие — это смертный грех, — отвечала мать обычно и, тем не менее, всегда улыбалась, потому что ей было приятно иметь красивую тайну, невидимую для всех и известную только в их семье. Мать всегда сдерживала свои чувства, и девочки с самого раннего возраста научились определять ее настроение исключительно по ее поведению. Когда она сердилась, то стучала горшками и яростно ворошила угли в камине; когда была обеспокоена, просто молчала. Мать проявляла свою любовь сдержанно, лишь изредка погладив нежно по щеке или обняв за плечи. И все же теперь, когда Мэри знала, что больше никогда не увидит мать, эти маленькие жесты казались такими бесценными и важными.
