Вероятно, самое большое собрание книг, пережившее Великую Скорбь.[5]
Раньше я не бывал здесь. Кардинал улыбается, заметив, что я разглядываю высокий сводчатый потолок и украшающие его старинные фрески.
— Вы интересуетесь искусством?
Теперь уже я откашливаюсь:
— Я теперь мало о нем думаю…
Альбани смотрит на изображение в маленькой нише на стене: Иисус с Евангелием в руках.
— Христос Пантократор, — показывает он с преувеличенной гордостью на фреску, далеко не являющуюся шедевром. Затем переходит к соседнему изображению:
— Святой Урбан, папа и мученик.
Кардинал поднимается с кресла, которое испускает протестующий скрип, и подходит к стене слева от стола.
— До того, как стать моим кабинетом, это был склеп святой Сесилии. Здесь находилась ее гробница. Смотрите.
Он медленно отодвигает бархатную занавеску, за которой оказывается ниша. В дрожащем свете канделябров появляется мраморная статуя лежащей лицом к стене молодой женщины. В голосе Альбани появляется сладкая нотка.
— Святая Сесилия, — шепчет он. — Великий скульптор Мадерно изобразил ее такою, как ее нашли в тысяча пятьсот девяносто девятом году. Посмотрите на пальцы. Три пальца вытянуты на правой руке и один — на левой. Считается, что святая, умирая, хотела таким образом продемонстрировать свою веру в триединого Бога. Ее саркофаг находился в этой нише до восемьсот двадцать первого года.
Вздохнув, кардинал опускает занавеску.
— Это, к сожалению, всего лишь копия. Оригинал…
Он делает рукой жест, указывая наверх, и вздрагивает.
Потерян навсегда, говорит этот жест. Как и все остальное наверху.
Альбани снова садится за стол.
— Желаете что-нибудь выпить?
Я мотаю головой.
— Нет, спасибо.
— Кажется, у нас осталось еще несколько пакетиков чая. Вы точно не хотите чашечку?
— Не стоит. Я давно запретил себе вспоминать вкус чая и кофе. Лучше не будить воспоминания.
— Ну тогда воды, — заключает прелат с улыбкой.
Он дважды хлопает в ладоши. Из-за занавески в глубине комнаты выходит старый слуга, одетый в такой поношенный фрак, что кажется, будто он нашел его среди обломков «Титаника».
— Ансельм, будь добр, принеси, пожалуйста, свежей воды для отца Дэниэлса. И чаю для меня. Благодарю.
Старик кланяется и выходит из комнаты.
— Ансельм был слугой Папы, — шепчет кардинал, — именно ему мы обязаны свидетельством о последних часах жизни нашего усопшего понтифика. Чудо, настоящее чудо, что ему удалось спастись.
Все мы здесь в подземелье знаем подробности смерти Папы так, как нам о них рассказали. Последняя проповедь, прочитанная с балкона перед наводненной более чем двумястами тысячами верующих площадью Святого Петра, в то время как впятеро больше ошеломленных людей, преклонивших колена в молитве, теснилось вне периметра колоннады. Папа предал Рим и весь мир воле Божьей и молил о прощении их грехов. Его последние слова заглушил вой сирен воздушной тревоги, не звучавших в Риме со времени Второй мировой войны.
