Но в рассказе о Гадаре, как я сказал, обращению, «нормальному» для жертвы, подвергаются сами линчеватели. Они не побивают себя камнями, но бросаются с крутизны, что значит то же самое. Чтобы понять революционность этой инверсии, нужно перенести ее в тот универсум, который наш антибиблейский гуманизм уважает больше, чем иудейский, — в классическую древность, греческую или римскую. Нужно вообразить, что «фармак» сталкивает с крутизны жителей греческого города, включая философов и математиков. Что с высоты Тарпейской скалы в пустоту шагает не изгой, а величавые консулы, добродетельный Катон, церемонные юрисконсульты, прокураторы Иудеи и прочий senatus populusque Romanus [сенат и римский народ (лат.)]. Все это исчезает в бездне, в то время как наверху бывшая жертва, «одетая и в здравом уме», спокойно наблюдает сход этой поразительной лавины.
Финал чуда утоляет некоторую жажду реванша, но оправдан ли такой финал в рамках того мышления, о котором я говорю? Не содержит ли он оттенка мстительности, который противоречит моему тезису об отсутствии мстительного духа в Евангелиях?
Что за сила швыряет свиней в море Галилейское, если не наше желание видеть, как они туда падают, и если не насилие самого Иисуса? Что может подвигнуть все стадо к саморазрушению без чьего бы то ни было принуждения? Ответ очевиден. Он называется стадное чувство — это оно, то есть непреодолимая тенденция к миметизму, делает из стада именно что стадо. Стоило первой свинье упасть в море, случайно, от приступа глупой паники или от конвульсий, вызванных бесовским в них водворением, как все ее товарищи последовали за ней. Неистовое бездумное следование прекрасно сочетается с пресловутой непокорностью этих животных. За гранью некоторого миметического порога, характерного для одержимости, все стадо мгновенно воспроизводит всякое поведение, которое ему кажется выходящим за рамки обычного. Это похоже на феномен моды в так называемых «передовых» обществах — ив этом отношении и общество Гадары уже является весьма передовым.
Стоило одному животному невольно вдруг очутиться в пустоте, и вот вам новая мода — мода погружения в бездны, которая унесет с собой всех вплоть до последнего поросенка. Малейший миметический инцидент может потрясти самую плотную толпу. Чем более слабой, пустой или, того лучше, гибельной будет цель, тем большей тайной она окутается и тем более сильное пробудит желание. Все эти свиньи скандализованы, а значит уже утратили равновесие, и потому их интересует и даже электризует еще более радикальная утрата равновесия; вот прекрасный жест, которого они все бессознательно искали, — жест, который
