Эта сцена разыгрывается в Назарете. Иисуса дурно принимают в городе его детства; он не может здесь сотворить ни одного чуда. Его проповедь в синагоге скандализует слушателей. Он уходит оттуда — беспрепятственно по рассказам Марка и Матфея, но не Луки:
Услышав это, все в синагоге исполнились ярости и, встав, выгнали Его вон из города и повели на вершину горы, на которой город их был построен, чтобы свергнуть Его; но Он, пройдя посреди них, удалился (Лк 4, 28–30).
В этом эпизоде следует видеть предвосхищение, а значит и предвозвещение Страстей. Из него становится ясно, что Лука (как, разумеется, и другие евангелисты) считает свержение с вершины горы, как и побиение камнями, эквивалентом распятия. Они понимают смысл этой эквивалентности. Все формы коллективного убийства обозначают одно и то же — это единое значение и разоблачают Иисус и его Страсти. Существенно именно это разоблачение, а не реальная локализация того или иного утеса. По словам людей, знакомых с Назаретом, город и его окрестности не годятся на ту роль, какую им приписывает Лука. Там нет высокой скалы. Эта географическая неточность не ускользнула от бдительных историков-позитивистов. Их критика не скупилась на сардонические комментарии. К сожалению, критике этой не достало любопытства спросить, почему же Лука снабжает Назарет несуществующим утесом. Профессора-позитивисты были существами довольно-таки наивными. Они устраивали Евангелиям бесконечный экзамен по истории и географии с тем чтобы их окончательно опровергнуть и продемонстрировать их неосмотрительный подлог.
Евангелия слишком заинтересованы различными вариантами коллективного убийства, чтобы интересоваться топографией Назарета. Предмет их подлинной заботы — самопобиение камнями бесноватого и падение свиней «с крутизны утеса».
Но на этот раз со скалы падает не козел отпущения, не единственная жертва или малая группа жертв, а толпа бесов, две тысячи бесноватых свиней. Обычные отношения перевернуты. Остаться наверху и столкнуть жертву вниз должна была толпа; а здесь толпа тонет, а жертва спасена.
Исцеление в Гадаре переворачивает схему учредительного насилия, универсальную для обществ всего мира. Такая инверсия, безусловно, происходит и в некоторых мифах, но там она имеет иной характер: она всегда заканчивается реставрацией только что разрушенной системы или же установлением системы новой. Здесь же все протекает иначе; утопление бесноватых свиней имеет окончательный характер; у этого события нет будущности, кроме как для самого чудесно исцелившегося.
