И тотчас, послав оруженосца, царь повелел принести голову его. Он пошел, отсек ему голову в темнице, и принес голову его на блюде, и отдал ее девице, а девица отдала ее матери своей (Мк 6, 28).
Тот, кто упрекает людей за их желание, служит этим людям живым скандалом, той единственной преградой (полагают они), которая мешает им быть счастливыми. И сегодня мы рассуждаем точно так же. Живой пророк разлаживал все отношения, а мертвый он их облегчает, превратившись в неподвижную и покорную вещь, циркулирующую на блюде Саломеи; пирующие передают ее друг другу словно еду и напитки на пире Ироде. Вещь эта служит и захватывающим зрелищем, которое мешает нам делать то, чего не следует делать, и побуждает нас делать то, что делать подобает, — словно жертвенный начаток всех взаимообменов. Истина обо всех религиозных основаниях и первоначалах написана в этом тексте черным по белому, истина мифов, ритуалов и запретов. Но сам текст не занимается тем делом, которое разоблачает: он не видит ничего божественного в миметизме, объединившем всех этих людей. Он бесконечно чтит жертву, но воздерживается от ее обожествления.
В таком убийстве, как убийство Иоанна, меня больше всего интересует учредительная мощь в ее религиозном аспекте — еще больше, чем в культурном. Теперь я хотел бы показать, что текст Марка эксплицитно указывает на эту религиозную мощь. Это в нем, возможно, самое экстраординарное. Я имею в виду пассаж не в конце рассказа, а перед ним. Сам рассказ подан как некое отступление в прошлое. Ирод поражен растущей славой Иисуса:
Царь Ирод, услышал об Иисусе, ибо имя Его стало гласно и говорили: это Иоанн Креститель воскрес из мертвых, и потому чудеса делаются им. Другие говорили: это Илия, а иные говорили: это пророк, или как один из пророков. Ирод же, услышав, сказал: это Иоанн, которого я обезглавил; он воскрес из мертвых (Мк 6, 14–16*).
Из всех имеющих хождение предположений Ирод выбирает первое, превращающее Иисуса в воскресшего Иоанна Крестителя, и текст нам указывает причину такого выбора: Ирод думает, что Иоанн Креститель воскрес из мертвых из-за той роли, которую сам он сыграл в его убийстве. Гонители не могут поверить в окончательную смерть жертвы, которая их объединяет. Воскресение и сакрализация жертв — это прежде всего феномены гонения, феномены той перспективы, в какой сами гонители смотрят на собственное насилие.
Евангелия Марка и Матфея не принимают всерьез воскресение Иоанна Крестителя и не хотят, чтобы мы принимали его всерьез. Но они до конца разоблачают процесс сакрализации — вроде бы странно напоминающий тот процесс, который составляет главный предмет евангельского текста, — воскресение Иисуса и провозглашение его божественности. Евангелия отлично видят это сходство, но не испытывают по этому поводу никакой неловкости, никаких сомнений. Современные верующие не комментируют мнимое воскресение Иоанна Крестителя, поскольку на их взгляд оно слишком напоминает воскресение самого Иисуса; если нет причины (думают они) верить в воскресение Иоанна, то нет причин верить и в воскресение Иисуса.
