— несомненно, что смутно и трудно продвигающаяся критическая теория также должна стать уделом практического движения, действующего на уровне общества.
204
Критическая теория должна сообщаться на собственном языке. Это язык противоречия, и он должен быть диалектическим по своей форме, каким он является в своем содержании. Он является и критикой целого и исторической критикой. Это не «нулевая степень письма», но его оборачивание. Это не отрицание стиля, но стиль отрицания.
205
В самом своем стиле изложение диалектической теории есть скандал и безобразие с точки зрения правил господствующего языка и вкуса, воспитанного этими правилами, так как в позитивное употребление существующих понятий оно одновременно включает понимание их вновь обретенной текучести и их необходимого разложения.
206
Этот стиль, который содержит собственную критику, должен выражать господство современной критики над всем ее прошлым. Благодаря ему способ изложения диалектической теории свидетельствует о негативном духе, который в ней присутствует. «Истина не является подобной продукту, на котором уже не найти следа орудия». (Гегель). Это теоретическое сознание движения, в котором должен присутствовать сам след движения, проявляется через обращение установленных отношений между понятиями и через отстранение от всех обретений предшествующей критики. Обращение генетива есть то выражение исторических революций, отчеканенное в форме мысли, которое рассматривалось как эпиграмматический стиль Гегеля. Молодой Маркс, будучи верным систематическому использованию этого стиля Фейербахом, превозносящий замещение субъекта предикатом, добился наиболее последовательного употребления этого мятежного стиля, из философии нищеты извлекающего нищету философии. Отстранение же приводит к подрыву прошлых критических выводов, застывших в почтенных истинах, то есть превратившихся в ложь. Уже Кьеркегор его сознательно использовал, присоединяясь сам к их разоблачению: «Но несмотря на все подвохи и уловки, подобно тому, как варенье вновь отправляется в кладовую, так л ты всегда заканчиваешь тем, что вставляешь какое-нибудь тебе не принадлежащее словечко, тревожащее воспоминанием, которое оно пробуждает» (Философские крохи). Именно обязательность дистанцирования по отношению к тому, что было фальсифицировано в официальной истине, таким образом, определяет такое употребление отстранения, признаваемое Кьеркегором в той же книге: «Еще одно замечание по поводу твоих многочисленных намеков с целью поставить мне в вину то, что я смешиваю в своих заявлениях заимствованные положения. Я этого здесь не отрицаю и не буду также скрывать, что это было сделано преднамеренно, но уже в продолжении этой книжонки, коли я его когда-нибудь напишу, я намерен называть предмет его настоящим именем и облачать проблему в исторические одежды».
