“Власов, не обладавший многими необходимыми качествами командира и будучи, на деле, нерешительным и трусоватым по природе, был совершенно пассивен. Угрожающее положение, в котором оказалась его армия, деморализовало его до конца, и он не сделал попытки вывести свои войска быстро и скрытно...
Я могу с определенным правом подтвердить крайне серьезную озабоченность, которую выказывал Сталин ежедневно о судьбе Второй ударной армии и об оказании ей всей возможной поддержки. Об этом свидетельствует целый ряд директив ВГК, которые я лично писал под диктовку Сталина.
Власов присоединился к врагу, хотя значительная часть его армии сумела прорваться сквозь немецкие войска и спастись.”
Русские нанялись в нацистскую армию, чтобы сражаться с советским народом? Но, восклицает Солженицын, это же преступный Сталинский режим вынудил их к тому:
“Людей побуждала к вступлению во власовские подразделения Вермахта только последняя крайность, только предел отчаяния, только неистощимая ненависть к Советскому режиму”.
Кроме того, говорит Солженицын, предатели-власовцы были больше антикоммунистами, чем пронацистами:
“Только осенью 1944 года начали формироваться дивизии Власова, состоявшие исключительно из русских... их первый и последний самостоятельный поступок - удар по немецким войскам... Власов приказал своим дивизиям помочь чешским повстанцам”.
Эта сказка повторялась нацистскими и другими фашистскими преступниками во всех странах: когда германские фашисты были уже на грани поражения, все они вдруг обнаружили свое “национальное и независимое” призвание и вспомнили о своем “противостоянии” Германии, присматривая себе защиту под крылом империализма США!
Солженицын не опровергает того, что немцы были фашистами, но они были тупыми и слепыми фашистами. Если бы у них было чуть побольше ума, немецкие фашисты должны были бы признать ценность их русских братьев по оружию, и они бы дали им некий уровень автономии:
“Немцы, по своей полной тупости и переоценке собственных сил, разрешили им только умирать за Германский Рейх, но отвергали их право планировать независимое будущее России”.
Война еще была в разгаре, нацизм еще не был окончательно разбит, а Солженицын уже плакал о “бесчеловечной” участи арестованных власовцев! Он описывал сцены на освобожденной советской земле:
“Заключенный, одетый в немецкие форменные брюки, кричал мне на чистом русском языке. Выше пояса он был обнажен, и его лицо, грудь, плечи и спина были в крови, когда сержант-особист гнал его вперед кнутом... я побоялся защищать власовца перед особистом... Эта картина останется навсегда в моей памяти. Это, помимо всего прочего, есть почти символ ГУЛАГа. Это должно быть на суперобложке этой книги”.
