— Ты сейчас дома? — раздался голос Рэндала в наушниках.
Ник отрицательно покачал головой, потом вспомнил, что Рэндал не видит его.
— Дом — это место преступления. Мне не разрешают туда возвращаться.
— Может, это и к лучшему. — Урзред обошел стол и остановился прямо перед Странником. — Ты должен быть осторожным. Мы с тобой — чем мы занимаемся? Мы привыкли видеть всякие фальшивки типа бумаг, картинок, чисел, с которыми работаем. Но это настоящее. Реальные люди, реальные пули. Ты там дурака не валяй.
— Я буду осторожен.
Ник нажал «выход» и покинул «Готическую берлогу». Вернулся в мир, в котором обитали звери куда опаснее виртуальных монстров.
Париж, 1433 г.
Эней как-то сказал, что жизнь человека — это чистая страница, на которой Господь пишет то, что пожелает. Но бумага, прежде чем ее коснутся чернила, должна быть создана. Я думал об этом, ожидая в мастерской изготовителя бумаги. В помещении пахло сыростью и гнилью, как в хранилище яблок в конце зимы. За столом сидела женщина с ножом и кипой влажных листков, которые она нарезала на крохотные кусочки. Последние отправлялись в деревянную кадку, а там два ученика с длинными лопатками сбивали их в жидкую кашицу. Когда эта кашица будет готова, ее поставят в углу помещения, где она будет бродить неделю, потом ее собьют снова, пока от первоначальных обрезков ничего не останется. Только после этого мастер-бумажник перечерпает содержимое кадки в проволочную форму, спрессует там, выжав влагу, укрепит клеем и перетрет пемзой, чтобы она была ровной под пером. Так вот и человеческая жизнь должна быть растворена и переделана, прежде чем хоть капля Господнего желания будет записана на ней.
Бумагоделатель принес мне связку бумаги, перевязанную бечевкой. За его спиной один из учеников закручивал винт пресса. Послышался хлюпающий звук воды, выдавливаемой из влажной бумаги на фетровую подложку. Игра воображения родила такую фантазию: я представил себе, что вода — это чернила, словно из бумаги можно выжать и сами слова, переписать судьбу.
— Видать, твой хозяин загружает тебя работой. — Бумагоделатель взял у меня монетки.
Я пожал плечами.
— Мы продаем спасение грешникам и знание невеждам. Клиентов у нас всегда хватает.
Я отнес бумагу в нашу мастерскую по другую сторону моста, так плотно застроенного домами, что река за ними была не видна. На близость воды указывало лишь урчание мельничных колес под арочными пролетами внизу. Я прошел под пристальными взглядами двадцати четырех царей Израилевых, высеченных на фасаде собора Парижской Богоматери, и еще раз пересек реку, а потом углубился в лабиринт улиц вокруг церкви Святого Северина под сенью университета. Здесь был мой дом. В воздухе, словно снег, летали гусиный пух и обрезки пергамента; делая вдох, ты рисковал набрать полные легкие этой дряни. Писцы сидели у открытых дверей и окон, на подставках перед ними стояли раскрытые книги; иллюминаторы
