— Пожалуйста… — и запнулся, но быстро справился с собой, раз уж решил поведать правду. — В общем, в конце апреля, как спало половодье… А половодье, знаете ли, в тот год было небывалое…
— Как же, помню! Разливы рек, подобные морям…
— Да, зима тогда стояла на редкость снежная. И я помню, как вы, заглянув ко мне, ошарашили красивой фразой: снега нынче, будто свежей сметаной помазаны. — Он вымученно улыбнулся. — В общем, всё произошло спустя три месяца после того злополучного января… А я уже уверовал: мол, пронесло… Ан нет! Короче говоря, поймали двоюродного брата Силкина, некоего Норкина, который и грабанул его мать. Тот долго где-то скрывался, но перед маем явился за схороненными ценностями: серебряным столовым прибором, чем-то ещё… Кстати, серебряную ложку он мне показывал… Да, так… Они, знаете, принадлежали бабке Силкина, жене Хромого доктора. Слышали о нём? Ну, хорошо… До сих пор живёт легенда: от всех болезней излечивал… Но я тогда предпочёл, сами понимаете, пистолет…
Базлыков вновь сумеречно замолк. Видно было, что он мучительно раскаивается, корит себя за то, что поддался преступному соблазну. Но он не оправдывался: мол, бесы попутали… Нет, он винил во всём себя.
— Поверьте, если бы я знал, что этот Норкин закоренелый рецедив… — глухо, обрывая слова и фразы, продолжал он. — … а то ведь клялся, что единственный племяш… у недавно умершей одинокой учительницы… хоть кого спроси! — Он опять сбился, но тут же спохватился, принялся самого себя опровергать: — Да уж чего там! Видел по роже — ворюга! Но, понимаете, подлая мыслишка закралась: если не я, то другой… ну, заезжий купец… В общем, запутался… То были самые чёрные дни в моей жизни… похуже тех, когда выгнали из армии.
Из его сбивчивого, нервного рассказа выяснилось, что выкуп Семён Иванович Силкин требовал совсем не за «пистоль Дантеса» (между прочим, возвращённую ему стодолларовую купюру он презрительно изорвал в кусочки и, похехикивая, сдул их с ладони в лицо Базлыкову), и, тем более, не за икону, которая тогда его никак не волновала, а за то, что в его власти было или простить поверженного «штыря», или засудить как «торговца краденым». Памятливый Норкин вполне доходчиво описал «заезжего купца», который для Силкина мгновенно превратился в конкретную личность, то есть в Базлыкова. Это означало, что Николаю Рустемовичу придётся стать свидетелем, а, может быть, и обвиняемым по делу о краже и убийстве. Да, да, убийстве…
