Так почему же она чувствует себя у разбитого корыта, а он — на коне?
В ночь перед отъездом в Париж, совершенно измученная мыслями, она выскочила из постели и бросилась в кабинет Гая.
Она отыщет доказательства того, что Гай добивался, чтобы в их жизни все пошло так, как сейчас!
Разве нет? Он давно перестал допускать ее до своих дел, предлагая заниматься Патриком.
Он заставил ее пойти на ненавистную работу в журнал, потому что это полезно для его дела.
Он морщился, когда она ехала в гараж и занималась своим МЭКом.
Когда она перебирала в сотый раз двигатель и надраивала его до блеска, он со смехом спросил:
— Ты думаешь, это твоя золотая карета? Это мужское дело, Рамона. Мы никогда не уступим свое место за рулем жизни.
— Но если я так хочу… — спорила Рамона. — Если я умею…
— В этой жизни, дорогая моя, каждый собирает свою мозаику из кусочков. Но у каждого свой набор. Женщина никогда не соберет мозаичный рисунок, предназначенный мужчине.
— Неправда! Я хочу…
— Но, если женщина соберет чужую мозаику, она будет глубоко несчастной.
А если женщина глубоко несчастна, собрав мозаику, предназначенную ей? — думала Рамона, роясь в бумагах Гая и в столе.
Чем дольше она шуршала блокнотами, бумагами, тем сильнее охватывало ее незнакомое чувство. Поначалу Рамона не могла точно определить, что это за чувство. Злость? Ненависть?
Месть! — поняла она наконец.
Рамоне хотелось, чтобы мужчинам было так же плохо, как ей сейчас. Тем самым мужчинам, которые от рождения считают себя хозяевами жизни.
Это они определяют, какой должна быть жизнь женщины. Это они ищут себе любовниц, если жена отказывает им в ласке, и не пытаются понять причину.
Так, может быть, Тереза права? Ей, Рамоне, тоже стоит действовать мужскими методами?
Она метнулась к зеркалу в кабинете Гая. Тереза уверяла, что она хорошо выглядит. Рамона скривила губы. Хорошо? Да неужели?
Она всматривалась в свое лицо так пристально, как мастер в косметическом салоне, который отыскивает самую малую погрешность на коже. Рамона увидела перед собой живое лицо с безупречно чистой, разгладившейся кожей. Щеки горели румянцем. Глаза блестели. Губы распухли, будто их целовали до рассвета.
Тереза знает, что говорит, согласилась с подругой Рамона и тотчас вспомнила взгляды, устремленные на нее в ночном клубе. Она понимала смысл таких мужских взглядов.
И что же? Почему бы ей не поехать в Париж? Не заняться любовью с кем-то, под тем же небом, что и Гай?
Она оглядела себя — сквозь тонкую ткань оливковой ночной рубашки просматривалась изящная, девичья фигура. Внезапно Рамона увидела рядом с собой мужскую фигуру, такую знакомую… Гай.
