Реджи кивнул:
– И я так думаю.
– Но я не могу! – стояла на своем Берил. – Я бы чувствовала себя как крыса, бегущая с корабля.
– По крайней мере, ты была бы живой крысой, – сказал Ричард.
Берил гневно тряхнула плечами, пытаясь сбросить его руки.
– Но все равно я осталась бы крысой! Реджи с нежностью взял ее ладонь.
– Берил, – тихо сказал он, – послушай меня. Я был давним другом твоей матери – мы росли вместе. Именно поэтому я чувствую свою особенную ответственность. И ты даже понятия не имеешь, как больно мне видеть одного из детей Мэдлин в столь бедственном положении! Просто ужасно, что Джордан попал в беду, но я волнуюсь и о тебе тоже…
Он сжал руку Берил:
– Здесь, в Париже, ты должна слушаться мистера Вулфа. Он здравомыслящий парень. Тот, кому ты можешь доверять.
«Тот, кому я могу доверять», – про себя повторила Берил. Она чувствовала на своей спине пристальный взгляд Ричарда, чувствовала так остро, словно это было прикосновение. От его жгучего взора напряглось все тело. Берил внимательно посмотрела на Реджи – милого Реджи, который был связан одним прошлым с Мэдлин, что делало его частью семьи Тэвисток.
– Я знаю, что вы желаете мне только добра, Реджи, – сказала она, – но я не могу уехать из Парижа.
Вэйн и Вулф с пониманием посмотрели друг на друга, обменявшись разочарованными, но отнюдь не удивленными взглядами. В конце концов, они оба знали Мэдлин и понимали: от ее дочери нельзя было ожидать ничего, кроме упрямства.
В это время в дверь кабинета постучали, и в нее просунулась голова Хелены.
– Вы не возражаете, если я войду?
– Конечно, – отозвалась Берил.
Хелена вплыла в кабинет, неся поднос с чаем и бисквитами, угощение она разместила на маленьком столике, стоявшем возле дивана.
– Я привыкла проявлять осмотрительность и всегда стучу, – с улыбкой объяснила она, налив четыре чашки чаю, – прежде, чем нарушить границы личной территории Реджи.
Хелена вручила Берил чашку и спросила:
– Вы ведь продвинулись в решении проблемы, не так ли?
По молчанию, которое последовало за вопросом, Хелена безошибочно угадала ответ. В ее голосе зазвучали нотки извинения:
– О, Берил, мне так жаль! Неужели ты совсем ничего не можешь поделать, Реджи?
– Я уже делаю все, что в моих силах, – бросил Реджи, и в его тоне послышался намек на раздраженность. Повернувшись спиной к жене, он взял трубку с каминной полки и зажег ее. В кабинете ненадолго воцарилась тишина, нарушаемая лишь звоном чашек о блюдца и мягким «пух-пух-пух», который производили губы Реджи, прильнувшие к чубуку трубки.
