Я не помню, какое стояло время года, но дни уже были короткими, а снег еще не выпал. Мы спускались с горы — мавр, я и еще двое ребятишек. Полная луна освещала тропинку и расплывчатые контуры aldea, окутанные дымом очагов, в которых готовился ужин. Когда мы пересекли ручей, где бурлящая белая вода искрилась лунным светом, мавр рассказал нам о маленьком мальчике, поймавшем ломтик луны на рыбалке в точно такую же ночь. Видя наше изумление и чувствуя страстное желание подавить недоверие, он срезал с кустарника ветку и достал из своего мешка нить и крючок. Вскоре он учил нас таинственному искусству ловли луны.
Забросив крючок в танцующий поток, мавр дернул удочкой, взметнув фонтанчик сверкающей воды, с ликованием крикнул, что поймал лунный ломтик, и тут же притворился неизмеримо опечаленным, будто улов выпал и исчез в высокой, густой траве. Может, нам повезет больше, ведь мы ближе по возрасту к подлинному ловцу луны? Вскоре все мы, увлеченные лунной ловлей, забрасывали крючок в отраженный свет, пытаясь поймать хоть чуточку магии и тайны. На самом деле я никогда не верил, что мы ловили луну, но и не был всецело уверен в том, что мы ее не ловили. Это было частью таланта мавра: внушать нам, детям, неразумные верования, украшающие жизнь. К сожалению, мавр внушал неразумные верования и взрослым — верования или страхи, что было равнозначно.
Вряд ли жители деревни осознанно вознамерились отомстить человеку, который не сделал им ничего дурного и всего лишь был умнее их. Во всяком случае, ничего подобного вслух не говорилось. Мои родители, как и остальные, вероятно, искренне верили, будто мавр — некий злой эльф, околдовавший, а затем укравший их детей, проклявший их урожай, вызвавший обрушение их колодцев… то есть причина всех их бед. Мавр просто очень удачно оказался под рукой, а потому заслуживал наказания. Только мавр, я, Инквизитор и еще один человек точно знали, что он был невиновен в том, в чем его обвиняли. К сожалению, в силу своей деятельности мавру приходилось ходить по воде, и этот простой факт подтверждал все фантастические обвинения моих соплеменников и обеспечивал Инквизитора необходимым предлогом.
Ныне я понимаю, что Инквизитор был хорошим человеком или, по меньшей мере, настолько хорошим, насколько может быть человек, скованный подобным призванием. Инквизитор не принадлежал к тем, кто обвиняет ради стяжательства, для кого богатство еретика — определяющий грех (не сомневайтесь в моих самых достойных намерениях, милорды). Инквизитор не сомневался в собственной вере и для ее подтверждения не нуждался в доказательствах ее превосходства над верованиями других.
