— Они подумают, что я сбежал. Они подумают, что я сбежал из-за того, что они сделали с мавром. — Сначала Фактор не понял скрытого смысла моих слов. Он лишь пожал плечами, как будто это не имеет никакого значения, но затем замер и пристально взглянул на меня. Воодушевленный, я продолжил свою мысль: — Они не узнают, что меня убили. Они не поймут, что не мавр убил других детей. Они не узнают, что казнили не того человека, что Инквизитор ошибся.
Повторюсь, я не знал тогда, что замышляет Фактор, но чувствовал, что моя единственная надежда — указать ему на изъян его плана мести. Теперь Фактор полностью осознал этот изъян, ибо тяжело осел на табурет, его улыбка сменилась выражением мучительного разочарования. Он стал похож на ребенка, чудовищно и незаслуженно обиженного. Однако вскоре он, похоже, нашел выход и опять улыбнулся.
— Ничего. Я подкину им часть твоего тела. Может, несколько частей. Нога тут, палец там. Немного твоей плоти в ведре у общественного колодца. Или еще лучше, твоя голова. Они не поверят, что ты сбежал без ног, не так ли? Или без головы. Ручаюсь.
Отличная логика, если учесть его безумие. Я должен был срочно что-то придумать. Оглядываясь назад, я понимаю, что желание Фактора убить меня явилось, пожалуй, самым вдохновляющим уроком диалектики, когда-либо мне преподанным. Иезуиты учили меня риторике, преподавали бесчисленные уроки ведения дебатов, но их соображения никогда не были столь убедительными, как соображения Фактора, и недостаток его методики с лихвой компенсировался мотивом. Уверяю вас, угроза расчленения тела способствует сосредоточению ума гораздо сильнее, чем победа в дебатах. Однако этому мне нет нужды учить вас.
— Но если вы вернете меня им целиком, — поспешно сказал я, — то есть живым, тогда они не смогут забыть. Они будут видеть меня каждый день. И каждый раз, завидев меня, они вспомнят, что поступили неправильно.
— Отдать тебя целиком? И позволить тебе говорить? Должно быть, ты считаешь меня глупцом.
Я это предчувствовал. Но еще я видел, как он расчленял ягненка. Я видел ту ловкую разделку. Живой укор лучше сглаживающегося воспоминания.
— Почти целиком. Вырежьте мои глаза, отрежьте мой язык. Я не смогу им ничего показать, не смогу ничего рассказать, но они все равно узнают. — Конечно же это был страшный риск. Фактор легко мог оставить меня там, искалечить меня в пещере, подождать, пока затянутся мои раны и только потом подбросить в деревню. Но это был мой единственный шанс получить хоть какую-то свободу. — Только это надо сделать сейчас, — добавил я. — Прямо сейчас. Пока в деревне полно народа. Они должны увидеть мое появление, увидеть мои раны. Тогда они поймут. Все поймут. Все.
