И когда Ольга села, Иван Михайлович велел ей застегнуть шинель и только потом подал ребенка.
— С ветерком погонят. Не застудится?
— Уж так хлопочете, Иван Михайлович! Мне даже неловко.
— Об чем разговор! — Обернулся к женщинам. — Бабоньки, вы уж подсобите ей в поезд-то устроиться. С ношей ведь.
Та, что постарше, успокоила:
— Разве мы не понимаем бабью долю, Михалыч?
Вторая, востроглазая, усмехнулась:
— В другой раз будем здесь — полный отчет дадим тебе.
Женщины взялись за ручки дрезины. Иван Михайлович совсем растерялся:
— Так… Оленька… Счастливо тебе. Лихом-то старого…
— Ой, что вы, Иван Михайлович! — перебила она. — Век не забуду! — Дотянулась губами до бороды, поцеловала, всплакнула — слезы у нее в те дни близко были.
Дрезина тронулась, начала набирать скорость. Затрепыхался на ветру красный флажок. Ольга помахала свободной рукой Ивану Михайловичу, горячо прошептала:
— До свидания!..
Обходчик долго смотрел из-под руки вслед дрезине, щурился, пока она не скрылась из виду. И казалось ему: умчало безвозвратно что-то дорогое, ненадолго осветившее его одинокую жизнь. Опять будет глядеть он на проходящие мимо поезда, проверять путь на порученных ему километрах и целыми днями молчать, потому что никого не будет рядом.
* * *
Добрая, бескорыстная душа у русского человека. Потому ли, что в своей жизни многое вынес он, по-всякому жил — знавал лихолетье, когда защищал свободу родной земли от вражьего нашествия, когда боролся с разрухой, настраивал на лад жизнь, — русский человек всегда чуток к чужой беде, к чужому горю.
Вот так, с душевным участием, обошлись и с Ольгой незнакомые ей люди. Теснота в вагоне была страшная, пассажирами были забиты все углы, тамбуры, люди ехали на крышах вагонов, а ей все же нашлось местечко: быстро поняли ее положение случайные попутчики, такие же, как она, несчастьем спугнутые из родных гнезд.
И разве утерпишь, не поплачешься на свою долю тем, кто участливо спросит про наряд странный, про то, откуда и куда гонит несчастье, возьмется понянчиться с маленьким, напросится сбегать на остановке за кипятком, поделится куском хлеба?
Так Ольгу свела судьба с одной сердечной женщиной.
Укачивала на руках Ольга Сашу извечной нехитрой песенкой:
— О-о! О-о! Баю-бай!.. Спи-и, засыпай… О-о!
А его не брал угомон — все плакал.
Сидевшая рядом в вагоне женщина посоветовала:
— Он ведь сырой. Перепеленала бы.
Ольга в тон песенке, нараспев ответила:
— Ни одной пеленки сухой… Баю-баюшки-баю…
