— Дорогая жена, выдержим ли мы такое испытание?
— Должны. Если нет, то мы не любим. Золото испытывают сильной кислотой. Помните, как это прекрасно сказал Ницше: "Кто никогда не воровал, тот не знает, что такое честность". Хочу пройти тяжелое искушение, чтобы вы знали потом всю твердость и преданность моей любви.
Она взволнованно встала и обняла меня.
— Ваша, на жизнь и на смерть! Верите мне?
— Верю, — прошептал я сухими губами.
А потом бродил по городу. Ну, что же я получил? Узнал, что нужно бороться, чтобы сохранять первенство…
Подобно быстрому потоку, который шлифует камни, сглаживая их острые края, время постепенно и незаметно сблизило меня с Иолантой. Общие вкусы, интересы и симпатии с каждым днем все больше и больше облегчали нам совместную жизнь, поведение жены было безупречным, а я, раз приняв определенное решение, настойчиво придерживался одной взятой линии — спокойного, но твердого руководства. Мне казалось, что судьба доверила мне очаровательного, но больного и несчастного ребенка, и мой долг заключается в том, чтобы покрепче взять себя в руки и заботиться только об интересах своей воспитанницы.
Так мы и жили — обособленно и тихо, вместе работая и отдыхая. Наши связи в обществе к этому времени значительно расширились. Мы никого не подпускали к себе вплотную, слишком близко, но зато сами каждый вечер совершали "этнографические вылазки", встречаясь с самыми разнообразными людьми, дававшими богатый материал для наблюдений. Эти "вылазки" очень освежали нашу жизнь, тем более, что социальный диапазон наших знакомств был весьма широк. От кругов "высоколобых" интеллигентов, где дебатировались животрепещущие темы культурной жизни и талантливая молодежь — артисты, поэты, художники — встречали нас как почетных гостей. До подземного мира Гришки — тайных курилен опиума, хорошо замаскированных притонов извращенного порока, загородных вертепов преступления и нищеты и шикарных дансингов, где в обществе блестящих кокоток и элегантных сутенеров мы иногда съедали на рассвете порцию похлебки с требухой — пражского эквивалента лукового супа, до которого опускается парижский снобизм.
Жизнь могла бы бурлить вокруг нас, как праздничный карнавал, — могла, если бы мы не сделали одно открытие: как говорила тогда Иоланта, оказалось, что мы оба — цыганские дети. Это был любопытный факт, значение которого я осмыслил лишь много позднее. Мы обнаружили, что оба болезненно любим природу, причем на особый, весьма странный манер: полное наслаждение и отдых давало нам, только уединение в природе. Ни обычные формы спорта от модного теннис клуба до простонародного футбола, ни обычное любование красивыми видами из окон дачи или из-за руля машины — ничто нас не захватывало: не причесанных ландшафтов, замусоленных туристами, искали мы, а простой природы и живущих в ней простых людей.
