Ушел он. Говорю Евгению Львовичу:
— Кирпич весит четыре килограмма.
— Вы о чем это? — спрашивает.
Скоро, думаю, узнаете, о чем, Евгений Львович.
— Кофе, — спрашиваю, — желаете?
Смотрит на меня так жалобно.
— Да, — говорит, — спасибо, не откажусь.
Вот и хорошо. Хоть спрошу.
— Мне книжку тут, — говорю, — соседка дала. Дневники Николая Второго.
Он как будто сейчас заплачет.
— Не советую, — говорит, — читать. Расстройство одно. Ездил на велосипеде, убил двух ворон, убил кошку, обедня, молебен, ордена роздал офицерам, завтракал, погулял. Обедал, мама€, потом опять двух ворон убил…
— Вороны, — говорю, — помоечные птицы. Нечего их жалеть.
— Все равно, — говорит, — дворянину, да просто нормальному человеку не пристало ворон стрелять. Особенно в такой исторический момент.
Ладно. Там, наверху, Евгений Львович, только про ворон не надо. Смотрит на меня долго. Да чего с ним? Не может быть, чтоб нормальный человек расстраивался из-за ворон. Видно, Рафаэль его наш достал.
— Не переживайте вы, — говорю. — Он же нерусский. Он же… — слово еще есть — эмигрант.
Евгений Львович к окну подошел, чашку на подоконник поставил, в принципе — нехорошо, пятно будет. Ничего, вытру потом.
— При чем тут, — говорит, — эмигрант — не эмигрант. Мы все, если хотите знать, эмигранты. И я, и вы, и даже патрон ваш. Все, кому тридцать и больше. Иная страна, иные люди. Да и язык. Вот этот ваш, помоложе, как его? Виктор. Вот он — здешний, свой. Крестный ход, вернее, облет Золотого кольца на вертолетах. С губернаторами, хоругвями и всем, что полагается. Я снимки, — говорит, — в газете видел. А мы все… Уезжать надо из этого города куда-нибудь далеко, в глубинку. Там все-таки в меньшей степени наша чужесть заметна.
Ничего я не понял. Чувствую, что-то не то сказал. Хотя я ж ничего плохого не имел в виду. Чего он так? А это бывает, что и не определишь. Может, допустим, мать его помирает. У меня когда мать померла, я вообще никакой был.
Так и живем. Я и к Рафаэлю привык, и с Евгением Львовичем иной раз переговорить получается. Уроков, наверное, десять патрон у них взял. А в последний раз, верней, в предпоследний, у нас не очень хороший разговор, к сожалению, вышел.
Началось, вроде, как всегда.
Спускается Рафаэль от патрона, потягивается, будто кот. Прижился. Улыбается Евгению Львовичу:
— Ох, и хороший же здесь рояль! Да только, между нами говоря, не в коня корм. Ничего-то у нас на нем не выходит. Ни по черненьким, ни по беленьким.
