Нам предстоит миновать еще две стеклянные кабинки с охранниками, прежде чем мы попадаем в коридор, ведущий к премьеру. Там почти темно, единственная лампочка горит над дверью в кабинет секретарши. Я встаю на пороге, Сиссела вытягивается на цыпочках за моей спиной. Проходит мгновение, прежде чем секретарша нас замечает. Я киваю, ища в ее глазах хоть намек — что меня ждет? — но не нахожу ничего, ее взгляд чист и равнодушен.
— О! — восклицает она, словно вдруг вспомнив, что меня пригласили. — Ну конечно.
Мы делаем шаг через порог. Секретарша смотрит на Сисселу и хмурится.
— А вы, простите, кто?
Сиссела протягивает руку.
— Сиссела Оскарссон. Я друг Мэри. Она ведь не может говорить. Я должна помочь ей. Я ради этого и пришла.
Секретарша поднимает брови.
— И вы полагаете, что вам следует пройти к премьер-министру?
Сиссела кивает. Ну да.
— Вы журналист?
Я делаю шаг вперед и качаю головой, но секретарша на меня не смотрит.
Сиссела вдруг засуетилась. Роется в сумочке, потом в бумажнике и наконец вытаскивает визитку.
— Заведующая музейным фондом, — выдыхает она.
Секретарша бросает взгляд на визитку, затем чуть поводит ладонью.
— Садитесь. Может быть, придется подождать.
А потом открывает потаенную дверь и исчезает в недрах горы.
Первые полчаса мы сидим почти неподвижно. Сиссела уперлась взглядом в темноту за окном, сама я разглядываю свои сцепленные пальцы. Они белые и тонкие, почти прозрачные.
Неужели это последний час моей министерской жизни? И следует ли в таком случае скорбеть об этой утрате? Я вздыхаю — беззвучно, про себя. Не знаю. Я правда не знаю, что меня ждет — убийственный стыд или легкость и свобода.
Что я делала эти два с лишним года на посту министра?
Проводила совещания. Заседала. Читала. Говорила. Совершала поездки.
Совещания были скучными, но терпимыми. Несколько раз в неделю я собирала человек пять-шесть из министерских чиновников вокруг моего журнального столика, проглядывала их обстоятельные докладные, слушала их бесконечно любезные и столь же бесконечно безликие голоса. Никто из нас словно бы не замечал, что мир за стенами стал другим, что нищета и помощь неимущим превратились в неприятное обстоятельство жизни, о котором принято вспоминать разве что на благотворительных шоу и в торжественных выступлениях, а сами неимущие делаются чем-то все более расплывчатым и неодушевленным. Вместо этого мы со всей серьезностью обсуждали проект за проектом. Но от скуки я заснула только раз. В прошлом году, зимой, поздно вечером — глаза вдруг закрылись, пальцы разжались, ручка и докладная выскользнули на пол. Двое чиновников как по команде кинулись их поднимать, это их стремительное движение разбудило меня, заставив поспешно выпрямиться. Все притворились, что ничего не заметили, совещание шло своим чередом, и один приглушенный голос вступал за другим.
