Поэтому она поднимает руку, подзывая официанта. Пол-языка недоедено, полбокала недопито, и надо хотя бы дождаться десерта и кофе, но ей уже не высидеть. Надо уходить. Прочь. Куда угодно.
Она достает кошелек, едва он приносит счет, и сидит изготовившись, с купюрами между пальцев и взглядом, обращенным к бару. Там за стеклом горит газовый камин, и она смотрит на огонь так сосредоточенно, что весь остальной мир исчезает. Она ничего не видит. Лишь когда счет оказывается перед ней, Мари отрывает глаза от огня, вытаскивает несколько купюр, кладет их на стол и поднимается. Сдачи дожидаться некогда.
— И вот еще, — говорит журналист. Он снял свои наушники и положил на стол студии. Интервью окончено, и Торстен уже было встал. А теперь снова опускается в кресло. Журналист поднимает брови.
— Скажите, пожалуйста, вы видели вчерашние вечерние газеты?
Торстен качает головой:
— Я не читаю вечерних газет.
— Ну да, — говорит репортер. — Понимаю. Но я подумал про ту прошлогоднюю дискуссию с Халлином.
— Да. Только она была в «Дагенс нюхетер». И та дискуссия уже закрыта.
Журналист кивает:
— Ну да, но такое дело… Сегодня обе вечорки написали.
— Надо полагать. Реклама! Фильм покажут завтра вечером на третьем канале.
— Н-да, это еще вопрос… Могут и снять с показа. Девушка вообще-то покончила с собой.
Торстен кладет ладонь на подбородок, проводит ею по трехдневной щетине. Старинный жест, память о тех днях, когда он еще носил бороду. Спохватившись, убирает руку.
— Эта девочка? — переспрашивает он.
— Да, — подтверждает журналист. — Та, что пыталась его ножом зарезать. Та самая сучка. Простите за грубое слово.
— А что произошло?
— Сидела в Хинсе. А вчера утром нашли ее в камере. Вены себе вскрыла.
В памяти Торстена всплывает лицо Магнуса, позади маячит Сверкер. Брутальные ребята. Братцы-мачо. Он отгоняет наваждение.
— Что за фигня, — говорит он.
— Да уж, — соглашается журналист. И не сводит с Торстена глаз. — Возможно, это как-то связано с показом фильма по телевизору, — изрекает он.
Торстен поднимает брови.
— Н-да, не слишком ли смелое предположение?
— А вы-то видели?
— Да, на вернисаже. Я там был как раз, когда это случилось.
Журналист отводит взгляд.
— Ну, мы подумали… Кстати говоря, это же вы написали в «Дагенс».
— Что вы подумали?
— Что вы бы могли сделать для нас аналитический сюжет…
— О ее самоубийстве? Никогда в жизни.
— Нет. Не про то. Лучше насчет того, что вы писали про искусство сенсационности. И про его границы.
