Иногдая пыталась внушить себе, будто вполне сознаю, что делаю: что равнодушие — лучшая месть, что я потеряю остатки самоуважения, если в открытую покажу свою ревность, — но до конца себя убедить не удавалось. И все-таки это была не только трусость, а точнее сказать — малодушие. Дело в том, что я не знала, как и по какому праву могу требовать у него отчета.
К тому же ведь он — Сверкер, и этим все сказано.
Некоторым людям словно уже от рождения дарована власть возвышать и унижать. Такая магическая способность, и Сверкер обладал этим даром, как и его сестра. Любезным смешком они могли претворить подгоревшие сардельки, приготовленные Сисселой, в кулинарный эксклюзив, заинтересованным взглядом — сделать из обстоятельного рассказа Пера о потерянной телеграмме из ООН авантюрный роман, а тонкой улыбочкой — превратить первый сборник стихов Торстена в досадную неловкость. Нетрудно представить, что могла причинить их откровенная насмешка.
Сиссела прибыла только к вечеру.
К этому времени дождь загнал нас всех в большую комнату, которую Мод называла залой. Стало тихо. Покойно. Комната тонула в сумерках, только потрескивал огонь в камине. Мы сидели за большим дубовым столом, курили, потягивали вино и ждали, когда кончится дождь и можно будет заняться грилем. Мы уже успели поставить майский шест и поплясать вокруг него, съесть торт с клубникой и сыграть в «лебединую охоту», еще не подозревая о том, что положили начало чудесной традиции, что все произошедшее в этот день будет повторяться вновь и вновь в канун Мидсоммара больше двадцати лет кряду.
Мод сама себя назначила распорядительницей развлечений. Одной рукой она вцепилась в Магнуса, другой в Пера, а Анна тут же прильнула к Сверкеру. Только мы с Торстеном стояли в растерянности, не понимая, что нам делать. Хоровод водить? Зачем, детство какое-то — ведь мы уже, считай, студенты, такие вещи явно ниже нашего достоинства. Лично мне раньше никогда не приходилось плясать вокруг майского шеста, я сидела с мамой и папой перед телевизором и только смотрела, как пляшут другие. Много лет спустя я узнаю, что и Торстену тоже. Однако он ухватил за руку Анну в тот самый миг, когда Магнус втянул в круг меня. Несколько секунд спустя мы с ним уже хохотали и пели «Косим, косим жито» вместе с остальными.
Сверкер смущал меня весь вечер, сперва обняв у всех на глазах, потом игнорируя несколько часов подряд — чтобы потом сграбастать, когда мы остались одни в холле, и просунуть мне руку между ног. Она оказалась до того горячая, что я совершенно лишилась сил, и пришлось опереться о стенку. Сверкер положил ладонь мне на затылок, словно поддерживая, его губы касались моей шеи, а указательный палец протиснулся под резинку трусов и продолжал там беспокойно шарить дальше. Я облизнула губы и приоткрыла рот, готовая целовать и принимать поцелуи, когда он вдруг отпустил меня, повернулся спиной и скрылся в зале. Лишь через несколько секунд я поняла, что произошло. И продолжала стоять с бешено колотящимся сердцем, потрясенная, униженная, затравленная.
