Общение монарха с поэтом шло через Бенкендорфа. 58 писем написал Пушкин Бенкендорфу с 1826 по 1836 год. Почти все они потом оказались в деле, заведенном в Третьем отделении «О дозволении сочинителю Пушкину въезжать в столицу. Тут же об издаваемых им сочинениях и переписке с ним по разным предметам».
Кто из монархов мог поставить себя рядом с Николаем I в деле общения с поэтической звездой? Для самого Бенкендорфа эта школа оказалась непростой. Срывался не раз с теми же Герценом, Белинским. Срывался на решения прямолинейные, как корабельная мачта, — выслать, изолировать. Горько-ироничным утешением для главы Третьего отделения было то, что Пушкин на всяких пирушках водку называл Бенкендорфом, потому как она, подобно шефу жандармов, имела полицейско-усмиряющее влияние на желудок. А вот с Чаадаевым сюжет получился уже замысловатый.
Ну а как сам Пушкин? Тяготился ли опекой, дышал ли в объятиях столь значительных фигур — Николая и Бенкендорфа?
Пластичная, нервическая натура, Пушкин страдал и уживался, бунтовал и смирялся. Восхищался царем, а перо выводило: «Где вольность и закон? Над нами // Единый властвует топор» или «Темницы рухнут — и свобода // Вас примет радостно у входа...» Проницательный Бенкендорф чувствовал пушкинский характер, сотканный из беснующихся противоречий. И в один из дней 1828 года позвал поэта в сотрудники Третьего отделения. Но проницательность подвела. Вольнодумец, «шалопай» Пушкин отказался.
А царя чтил и верил самодержцу. Свидетель Н. Гоголь: «Только по смерти Пушкина обнаружились его истинные отношения к Государю и тайны двух лучших сочинений (»Герой» и «К Н.»)... Пушкин высоко слишком ценил всякое стремление воздвигнуть падшего. Вот отчего так гордо затрепетало его сердце, когда услышал он о приезде Государя в Москву во время ужасов холеры, — черта, которую едва ли показал кто-либо из венценосцев и которая вызвала у него эти замечательные стихи».
В 1834 году Бенкендорф и государь прочитают перлюстрированное письмо Пушкина жене: «Видел я трех царей; первый велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку; второй меня не жаловал; третий хоть и упек меня в камер-пажи под старость лет, но променять его на четвертого не желаю; от добра добра не ищут». Узнав, что его частное письмо стало известным, гневается Пушкин, но царя не топчет. «Полиция распечатывает письма мужа к жене и приносит их читать царю (человеку благовоспитанному и честному), и царь не стыдится в том признаться — и давать ход интриге, достойной Видока и Булгарина! Что ни говори, мудрено быть самодержавным».
