— Наша цель — раскрыть образ мыслей, не свойственных духу правительства, мнения революционные и проникнутые пагубным учением Сен-Симона.
Приговор был прост и ясен: для Герцена — ссылка. Потом он напишет: «В 1835 году сослали нас; через пять лет мы возвратились, закаленные испытанием». Под опеку того же Третьего отделения. Через полгода, уже в Петербурге, где Герцен служил по ведомству внутренних дел, его пригласили в дом на углу Гороховой. На сей раз уже сам Дубельт занимался им. Повод вроде пустячный: пересказал в письме отцу случай, как постовой ночью у моста убил и ограбил человека. Да вот незадача, комментировал с пристрастием, язвительно отзывался о власти. Дубельт ему с располагающей полнотой поведал:
— Вы из этого слуха сделали повод обвинения всей полиции. Это все несчастная страсть чернить правительство — страсть, развитая в вас во всех, господа, пагубным примером Запада. Государь велел вас отправить назад, в Вятку.
Последовавшие объяснения несколько смягчили Дубельта:
— Ехать вам надобно, этого поправить нельзя, но я полагаю, что Вятку можно заменить другим городом. Я переговорю с графом Бенкендорфом. Все, что возможно сделать для облегчения, мы постараемся сделать. Граф — человек ангельской доброты.
День спустя встреча с Бенкендорфом. Тот был сух и холоден. Почти не глядя на Герцена, он объявил:
— Я по просьбе генерала Дубельта и основываясь на сведениях, собранных о вас, докладывал его величеству о болезни вашей супруги, и государю угодно было изменить свое решение. Его величество воспрещает вам въезд в столицы, вы снова отправитесь под надзор полиции, но место вашего жительства предоставлено назначить министру внутренних дел. — И назидетельно продолжил: — Что будет потом, более зависит от вас. А так как вы напомнили об вашей первой истории, то я особенно рекомендую вам, чтоб не было третьей, так легко в третий раз вы, наверное, не отделаетесь.
Так Герцен оказался в очередной ссылке, в Новгороде. В Третьем отделении понимали, что он становился опасен не только идеями декабристов. Он начал разрабатывать идеологию русского социализма, попросту народничества. Это пугало неизвестностью. Проницательный Бенкендорф и аналитичный Дубельт оценивали ситуацию как весьма перспективную для революционных настроений среди части российских интеллектуалов. Тогда-то, в один из вечеров, после долгого разговора о беспокойном смутьяне Герцене, Бенкендорф заметил Дубельту:
