Трамвай «шестерка» шел издалека, от Покровского-Стрешнева. Пневматических дверей не было. Не было железного, отчужденного билетного автомата, а был живой хозяин вагона — кондуктор, зачастую мужчина, в форме, с черной сумкой для денег, повешенной на ремне через плечо, с разноцветными катушками билетов, прикрепленными на планке у плеча к ремню, держащему сумку. Кончиками высовывающихся из обрезанных перчаток пальцев кондуктор отрывал тот или иной билет, взимая плату за каждую «станцию». Так отрезок пути от Тверской заставы до Садово-Триумфальной площади был «станцией». Отсюда до Страстной площади — другая «станция», там и третья — до Охотного ряда.
Трамвай воистину был «резиновым». Не уместившиеся в вагоне висели гроздьями на подножках, иногда, правда, по собственной прихоти.
Прицепной вагон имел сзади буфер — и особым шиком было безбилетно катить, оседлав его. Это называлось прокатиться «на колбасе» и было привилегией московской шпаны.
С трамваем мы вступали на широченный мост у Белорусского вокзала. По левую руку за мостом была церквушка, составившая вместе с опустевшим домом причта помещение новой здешней школы, куда по утрам направлялась Нэда Арди в сопровождении Вартана и Жана Шайкина.
Перекликались стоявшие друг напротив друга по обеим сторонам за мостом — приметные домики — старинная почтовая застава — два исторических архитектурных памятника, бестрепетно снесенных вот уже в наши 50-е годы.
Торжествен был въезд трамвая № 6 сквозь Триумфальные ворота в город на главную улицу Москвы — на Тверскую. Оставляя слева белую церковь, ту, что и сейчас стоит в начале Бутырского вала и открывается взору пассажира, прибывшего с запада на наш Белорусский, ранее Александровский, вокзал.
Что там в церкви — неведомо. Но она всегда опрятно побелена, а после войны ее купол неожиданно увенчал и довольно долго продержался на нем петух по образцу лютеранской кирхи нашего поверженного врага.
Оставив позади Триумфальные ворота, мы на «шестерке» уже на пересечении Тверской с Большой Грузинской, облюбованной в то время цыганами для зимних постоев. Это — справа. А слева вдали открывается Миусская площадь.
…О проливные снегири…
О детства медленная память.
(Это из оборванной войной поэмы молодого поэта Павла Когана.) Там на площади —
ревел, плевался и сорил
охотничий и птичий рынок…
Рыдали ржавые лисицы,
цыган на скрипке изнывал,
и счастье пряничным девицам
ханжа веселый продавал.
И пахло стойбищем, берлогой,
