Он безропотно склонил голову и позволил одеть на себя намордник. Койота повели к краю арены, и он лизнул руку нового хозяина. Мы расстроились. Настал черед львицы, ее продали с аукциона бандиту-китайцу (ты бы назвал его «гангстером» и почитал как героя). Львица и азиат вышли на арену одновременно, словно участники странного римского ритуала, а я удивился ленивой походке несчастной самки и предмету, который китаец вытащил из кармана, — пистолету. Китаец приставил его к мягкой мордочке, прищурился и выстрелил. Львица рухнула на грязный пол. То же самое азиат проделал с ягуаром и гиеной, которая лишь слегка рванулась в сторону и хрипло взвыла, прежде чем упала у стены. Хьюго и я похолодели от ужаса.
— Господи, да ведь тут бойня.
— Хьюго…
— Они просто убивают зверей, одного за другим.
— Может, только самых диких, — пробормотал я, глядя, как высокий китаец приказывает оттащить гиену за лапы, ее пятнистая шерсть покрылась пылью. — Может, чтобы уберечь нас от нападения.
В следующий миг я понял, насколько ошибся. На арену вывели Джима.
Я не хотел, чтобы мой медведь был таким медлительным и старым. Я не хотел смотреть, как его лапы привязывали к деревянным столбам, когда он вышел из своей тюрьмы. Я не хотел смотреть, как он кивал, принюхиваясь, и по-стариковски радовался выставленной перед ним еде — морковки и супа хватило бы на десяток медведей. Невозможно было глядеть на его рот, когда он обвел публику взглядом и зевнул, продемонстрировав старческие зубы, стершиеся почти до десен. Я не хотел видеть, как он моргал на солнце и облизывался, пока не решил прислониться к стене из искусственного камня и погреться в ярких теплых лучах. Сторож бросил ему кусок веревки. Пытавшийся подремать Джим скользнул по ней взглядом и в итоге счел веревку достойной исследования, а я не хотел смотреть, как любопытный медведь ловил канат. Увлекшись веселой игрой, он уселся поудобнее и ловил веревку, будто сегодня был самый обычный день его жизни. Не могу передать, что за жалость я испытывал к Джиму; в конце концов он даже не знал, стар он или молод. Он просто ловил веревку. В серебряном котелке лежала еда, однако Джиму не было до нее дела. Снова вышло солнце и позолотило медвежий мех. Спустя минуту вперед выступил немец с ружьем.
Толпа оживилась. Мы с Хьюго орали изо всех сил, чтобы остановить стрелка, однако вся остальная публика наперебой выкрикивала советы: «Подойди поближе!», «Переставь чан с пищей!», «Стреляй в голову, прямо в лоб!», «Отрежь ему лапы!» Джима возгласы нисколько не трогали — он привык к галдящей толпе, а вот немец занервничал. Немец был мясником с северного из Норт-бич и собирался продать втридорога мясо Джима специальным ресторанам. Со своей бородой и обветренным лицом он лучше бы смотрелся дома, в задней комнатке с окровавленной шваброй, нежели под взглядами пяти ярусов подвыпивших зрителей. Он стоял на арене, широко расставив ноги, и глазел на нас.
