И вот мы с Хевеши решили стать добровольцами. Его взяли, а меня признали негодным. Выбора не было — во всяком случае, тогда мне так казалось, — я и поспел на последний поезд, шедший через Германию, в Будапешт.
Из интервью 1978 года
Глубокоуважаемый господин профессор!
Несколько недель назад я обратился к своему другу Гезе Хавашу[2] с просьбой раздобыть для меня сборник Ваших стихотворений. К искренней своей радости я получил от Вас в подарок том «Избранных стихотворений», к тому же с лестным для меня посвящением. Это авансом проявленное доверие побудило меня — помимо благодарности дарителю — испытать чувство укора самому себе, укора, с каким я читаю Ваши стихотворения. «Почему же лишь теперь?» — начинает свои упреки разбуженная совесть, но затем я успокаиваю ее и себя мыслью: так оно и должно было случиться, чтобы встреча с Вами произошла именно теперь, «nel mezzo del cammin»[3]. Именно в эти трудные годы, когда из-за моего еврейского происхождения я все острее чувствую свое одиночество, оно громоздится вокруг меня подобно ледяным торосам в Арктике. Пожалуй, мне никогда не удалось бы настолько глубоко проникнуться Вашим первозданным одиночеством и совершенно свободно блуждать в Вашем задымленном, прокопченном и все же извечном мире, если бы не нынешние времена, когда рамки реального мира смыкаются все тесней. «Куда ни ступи, словно воды разверзаются. Народ захлопнул дверь перед нами», — говорится в строках о Страхе, и на эти слова откликается и мой собственный страх: страх смерти и отверженности, что в конечном счете одно и то же.
Дабы не злоупотреблять Вашим терпением, позвольте завершить письмо словами благодарности — не за книгу, не за дарственную надпись, а за нечто гораздо большее. Если это слово не стерлось от частых употреблений в редакционных посланиях, благодарю Вас за утешение. Пожалуй, это максимум того, что один человек может дать другому.
Будапешт, 28 февраля 1941
Ваш искренний почитатель и приверженец
Иштван Эркень.
— Halderlin ist ihnen unbekannt? Вы знаете Гельдерлина? — поинтересовался профессор К.Х.Г., когда рыл яму, чтобы закопать дохлую лошадь.
— А кто это? — спросил немецкий охранник.
— Автор «Гипериона», — пояснил профессор К.Х.Г, он очень любил просвещать людей. — Крупнейший представитель немецкого романтизма. Ну а Гейне?
— Кто они такие? — спросил охранник.
— Поэты, — ответил профессор К.Х.Г. — Но ведь имя Шиллера вам знакомо?
