каждый четверг с утра подъезжали к дому и увозили корзины использованных полотняных пеленок, с тем чтобы в следующий четверг вернуть их заказчику чистенькими, благоухающими стиральным мылом, прокипяченными в баках, из которых вырывались в небо над городом белые клубы дыма. Да, те благословенные времена, когда младенцы ежедневно выбирали себе папу, давно миновали
[9]. «Нынче все у нас одноразовое, — заметил я чиновнице, — шариковые ручки, зажигалки, фотоаппараты, даже пеленки. И все это придумали американцы. Благодаря им наша планета скоро превратится в гигантскую помойку». Очередь пассажиров позади нас быстро росла, и я спиной ощущал их раздражение. Наконец, таможеннице это надоело, и она предложила мне компромисс — плату как за перевес; сумма была весьма скромная, и я заплатил, скрежеща зубами от ярости.
Из-за этого инцидента я совершенно забыл про своих родителей, родных Жюли и нескольких друзей, которые приехали в аэропорт, чтобы проводить нас, выразить свою любовь и ободрить перед этим «прыжком в неизвестность». «Мы же только в Америку летим, а не на Луну», — успокоил я свою мать, которую явно пугал наш отъезд. Нам с Жюли пришлось пройти через неизбежную процедуру объятий, поцелуев и даже слез (ох, уж эти матери — ужасно ведут себя при расставании!). Разумеется, Люк был главным объектом внимания, он переходил из рук в руки, осыпаемый поцелуями и ласковыми словечками. Казалось, вокруг него вьется целый рой пчел, в чьем шумном гудении смутно угадывалось нежное сюсюканье, причмокивание, уменьшительные имена. А он, точно дирижер, управляющий этой какофонией, щедро, с сияющим видом дарил всем подряд широкие улыбки, милые гримаски, слюни и, главное, свой сладкий молочный запах, не обращая никакого внимания на коробки с памперсами, уплывавшие от него по конвейерной ленте в чрево самолета.
Молоко и пеленки составляют багаж всех младенцев, путешествующих по свету. Эту поклажу таскают за ними повсюду: так в старину возили провиант в армейском обозе, на лошадях или на ослах. «Боинг-747», чей багажный отсек был битком набит нашими драгоценными запасами, стремительно несся по лазурному небосводу, и мы вместе с ним. Люк крепко спал то на руках у Жюли, то на моих, пересекая, как ни в чем не бывало, часовые пояса, рассекавшие эфир, и даже не подозревая, что после каждого такого пояса он молодеет на целый час. Это путешествие назад во времени, продлись оно еще немного, грозило вернуть его к отправной точке, то есть в материнское чрево. Уж не эта ли сказочная перспектива так убаюкивала его в голубых высях небесных? А может, это ватные облачка, стелившиеся под нашим самолетом пушистой белой периной, помогали нам с Люком воспарить в сладкое царство грез? И пусть у нас под ногами бушевал седой океан, пусть в его глубинах завязывались невидимые глазу сражения не на жизнь, а на смерть между рыбами, водорослями, моллюсками и головоногими — все это пока интересовало Люка так же мало, как войны между людьми. Он спал сладким сном праведника, не думая ни о беге времени, ни о судорогах мира.
