— Да, но, насколько я понимаю, он все равно продолжал делать все, что ему взбредет в голову…
— Именно так.
— Вот это и есть безнаказанность! Не избежать наказания, а быть ненаказуемым…
Она была права. Я действительно завидовал Тристану, наверное, потому, что сам не мог так поступать да и не умел.
Пока я размышлял, Мэй заказала нам кофе. Но она и не думала оставлять меня в покое. Неутомимая женщина.
— Значит, эта Нуна, если я правильно поняла, — подружка Тристана. Просветите-ка меня, Жак, а то вы тут напустили туману… Или я впадаю в маразм?…
— Пфф… Вам действительно интересно?
— Еще как!
И я рассказал все: про нашу встречу в кафе и потом на автостраде, про шахматы, про ночной загул и спасительный удар босоножкой в «Суордфише». Описал их с Тристаном идиллию, наши разговоры на травке, ее прямоту и очаровательное бесстыдство. Умолчал — сознательно — только о том украденном поцелуе у машины. Мне не хотелось больше о нем думать. Хватило двух дней в аэропорту, когда я так ни до чего и не додумался. Глаза Мэй искрились. Мой кофе совсем остыл. Все из-за Нуны.
— А ведь она к тому же краси-и-вая… — мечтательно заключила Мэй, нараспев протянув и.
— Пожалуй, в ней что-то есть.
— Что-то! Она изумительна, какое может быть «что-то»! Вы меня извините, Жак, но это называется неприятие действительности!
Неприятие. Я всегда терпеть не мог жаргона психоаналитиков. Забавно, как женщины уверены, что лучше нас разбираются в женской красоте. В большинстве случаев они заблуждаются. Впрочем, к Мэй это не относилось. Теперь она смотрела на меня… ну да — с любопытством. Я попросил счет.
— И все же! — не унималась Мэй. — Она вам отчаянно нравится, признайтесь, Жак…
— Я не собираюсь ни в чем признаваться… И вообще, ей двадцать три года.
— Возраст?… Не смешите меня! Моему любовнику, между прочим, пятьдесят два.
— Ого! Ну, от вас всего можно ожидать… — фыркнул я с притворным возмущением и тайным восторгом.
— Вот как? Что вы хотите этим сказать?
— Ничего, так, чушь несу…
— Damn right[22], чушь вы несете, дружок.
Это ее «дружок» мне понравилось, очень. Я взял руку Мэй в свою и запечатлел на ней самый целомудренный из поцелуев.
— Какие у вас красивые руки, — сказал я.
— Вы очень любезны.
— Ничуть.
Она рассмеялась.
— Не заставляйте меня краснеть, Жак… От вашей галантности попахивает нафталином, уж не обижайтесь… Поработайте над собой, иначе вам с этой девочкой не сладить! А если подлизываетесь, чтобы я заплатила по счету, — напрасно!
