После ухода Цирбеса, Кольтвиц прислоняется к кровати. Он счастлив, что обошлось без побоев, но еще долго продолжает дрожать.
Обертруппфюрер Мейзель отворяет двери камер № 1 и № 2 в отделении «А-1». Старшие по комнате кричат:
— Смирно!
Все заключенные поднимаются и стоят навытяжку.
— Приготовиться для прогулки!
В комнате начинается страшная возня. Вытаскивают и обувают сапоги, надевают казенную одежду, и старший по комнате командует:
— В две колонны по росту становись! Быстро, быстро!
Снова является Мейзель, все стоят уже выстроившись.
Он командует:
— Налево кругом… марш!
Вместе с соседней камерой все направляются во двор.
— Левой! Левой! Левой, два, три, четыре…
Мейзель стоит посредине двора и заставляет заключенных широким кругом маршировать вокруг него.
— Восемьдесят сантиметров от стоящего впереди!
Мейзель не кричит и не раздражается, но следит за каждым в отдельности. И горе тому, кого он заприметит.
— Отделение!.. Отставить!.. Будете вы ноги подымать? Отделе-ни-е! Стой!
Восемьдесят заключенных стоят, как стена. Мейзель командует поворот направо, лицом к нему.
— Мы будем теперь упражняться ежедневно, — заявляет он, — чтобы выбить засевшего в каждом из вас сукина сына. А ну-ка, кто тут чувствует в себе этого сукина сына?
Все восемьдесят стоят как вкопанные и молчат. Мейзель высоко поднимает брови и улыбается. Он, обертруппфюрер Мейзель, берется выбить из этих коммунаров сукина сына. Восемьдесят человек по его команде выстраиваются во фронт, бегают, прыгают и маршируют. Ему двадцать, — среди заключенных есть пятидесятилетние. Это называется делать карьеру. Мейзель закладывает руки за спину и шагает перед фронтом.
— Дух противоречия, неповиновение начальству, дерзкое ослушание — все это дело рук сидящего в вас сукина сына! Подлые мысли, которые осторожности ради не всегда высказываются вслух, тоже проявление сукина сына! Так называемое собственное мнение, которое противоречит мнению начальника, — это самый верный признак того, что в человеке копошится сукин сын. Он притаился в каждом из вас! Я это знаю и хочу его изгнать, изгнать так, чтобы вы делали только то, что я хочу, и думали так, как я хочу!
Все молчат, и восемьдесят пар глаз уставились на него безжизненным взглядом.
— Поняли вы меня, я вас спрашиваю?..
Некоторые робко бормочут:
— Да, конечно!
— Инвалиды и те, которым больше сорока пяти, выйти вперед!
Восемь заключенных выходят.
— У тебя что? — обращается Мейзель к одному, помоложе.
