Суть его негодования сводилась к тому, что регентство вообще вещь бесполезная, что не дело парламента вмешиваться, в управление государством, а уж тем более в назначение регентов, что может быть осуществлено лишь в соответствии с завещанием Короля, либо прижизненным его заявлением, либо признанием этого факта Генеральными Штатами. Если же парламент и претендует на подобные прерогативы, это возможно лишь после решения должным образом созванного совета принцев крови, герцогов, пэров и прочих вельмож королевства, а этого не произошло.
Продолжая в том же духе, он заявил, что со времен установления французской монархии не найдется ни одного примера, подобного этому, что власть парламента ограничивается судопроизводством и не распространяется на управление государством, что обычно матери довольствуются воспитанием подрастающих монархов, предоставляя право управления страной принцам крови.
Министры самым мягким образом, который только был возможен, возражали на его претензии: мол, и они, и Королева признавали за человеком столь высокородным право предъявлять счет и возмущаться и желали возместить причиненный ему ущерб.
По мере возможности они снимали с себя вину, перекладывая ее на парламент, который на самым деле поддерживали, и утверждали, что тот сделал заявление о назначении Королевы регентшей по собственной воле, не посоветовавшись ни с кем.
Одновременно они оправдывали парламент, приводя следующие доводы: тот не вправе был превышать свою власть, к этому его подвигла одна лишь забота о предупреждении бед, которые могли случиться в безвременье. К тому же, видя, что Господин Принц находится за пределами страны, а Господин Граф удалился от дворца недовольный и остался лишь принц Конти, который что есть, что нет — все едино по причине его глухоты и слабоумия, о чем знают все, парламент просто не мог поступить иначе: дожидайся он возвращения принцев, государство уподобилось бы кораблю, долгое время пребывающему в море без руля. Еще они добавляли, что благополучие государства превыше всего, а оно только выиграло от этой поспешности, ведь стоило собрать всех принцев крови вместе, и спорам не было бы конца.
К тому же парламент не столько объявил своей властью о назначении Королевы регентшей, сколько выразил волю покойного Короля, состоявшую в том, что власть должна перейти к его супруге — и не только на время его отлучек, но и на тот случай, если Богу будет угодно призвать его к себе, и что поступок парламента, рассматриваемый под этим углом зрения, — в порядке вещей и не выходит за рамки принятого в подобных обстоятельствах. Кроме того, парламент всегда регистрировал заявления о регентстве, делавшиеся королями, покидавшими королевство на время или навсегда.
