Но не все было в порядке. Все заметили, как едва только Юрий вступил на дорожку, с крючков его черного ботинка соскочил шнурок, и петля забилась в ногах космонавта. Это можно разглядеть и в кинохронике. «Этажерка» замерла. Все беззвучно молились всевозможным богам: «Не споткнись! Не упади!» Было бы чудовищно несправедливо: упасть, когда на тебя смотрит весь мир! Гагарин ничего не чувствовал. Может, это и к лучшему: иначе он мог бы сбиться с шага. Он шел размашисто, четко, в ритме старого довоенного марша «сталинских соколов»: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, преодолеть пространство и простор...»
Поднялся на трибуну, остановился перед микрофоном, вскинул руку к козырьку и начал рапортовать, глядя прямо в глаза Хрущеву:
— Товарищ Первый секретарь Центрального Комитета Коммунистической партии...
Властно раздвинув строй охраны, окружающей трибуну, на Гагарина, прильнув глазом к визиру маленькой любительской кинокамеры, надвигался большой грузный человек в тяжелом драповом пальто. Это был Туполев. Ни один киношник позволить себе такую дерзость не смог бы...
Растроганный бодрым видом и четким докладом космонавта, Никита Сергеевич обнял и расцеловал его, а потом начал представлять ему всех членов Политбюро, а также монгольского вождя Цеденбала, но назвать всех не успел, Юрий потянулся к жене Вале, маме, отцу, братьям и сестрам, стоявшим тут же, по левую руку от Хрущева.
Гагарин рассказывал друзьям, что, отчеканив свой рапорт, он в ту же секунду погрузился в прострацию, как бы в сон. Чувство это усиливали лица вождей, которых он знал по портретам, но не воспринимал как живых людей, и которые с интересом рассматривали теперь его, а многие — радостно целовали. «Это Брежнев, это Козлов, это Ворошилов, это Микоян...» — отмечал он про себя. Целуя родных, он не понимал, как они попали сюда — ведь жили в Гжатске, как оказалась здесь Валя, мелькнула даже мысль: «А на кого она оставила девочек?» Сойдя с трибуны, Никита Сергеевич провел Гагарина вдоль плотной толпы людей, отгороженных милицией и веревочным запретом, и он опять встретил эти радостные глаза, жадно его рассматривающие, и неожиданно увидел собственные большие портреты и лозунги со своей фамилией. Портреты были трех людей: Ленина, Хрущева и его, Гагарина. Но больше всех — Гагарина.
Хрущев понял, рассмеялся, снова благодарил. Гагарин увлек Никиту Сергеевича, а за ним и других вождей в дальний угол, где тихо стояли космонавты, выглядевшие непривычно в штатских костюмах. Юре было как-то не по себе: за срок, измеряемый скорее часами, чем днями, он ушел от этих лейтенантов в такую необозримую даль, что и подумать страшно...
