Старик ничего не ответил. Дениа понял, что его улыбчатое добродушие не было идиотическим и он расслышал угрозу. Его невинность обладает большой силой, размышлял Дениа, и в этом его привлекательность для меня, ибо давным-давно я взялся выдавить из сердца всю чистоту и безоговорочно казнил доброту в дни моей политической юности. Может быть, старик – это тень моей человечности, вернувшаяся, чтобы посмотреть в лицо своему гонителю.
– Ты должен быть осторожнее, – сказал Дениа со всей мягкостью, на какую был способен. – Я важная особа. Многие дорого заплатили бы, чтобы получить у меня аудиенцию. А потому, что получу я, оказав тебе просимую услугу?
– Видишь ли, я сразу заметил, что у тебя лицо меняльщика, – сказал старик. – Но я хочу доказать, что мои руки лучше моих глаз. Одним прикосновением я сумею различить, какое животное ты прячешь под своей кожей.
Старик протянул руку. Дениа отпрянул.
– Нет! – закричал он. Как уже намекнула его угроза, он не терпел, чтобы к нему прикасались. Вот он мог прикасаться к другим. И он настойчиво застучал в крышу тростью. Однако никто не отозвался, потому что кучер и все прочие слезли на землю и облегчались дальше по дороге. – Ты дерзок, старик. Я фаворит императора.
– Ну, он никогда не умел выбирать с толком, – сказал старик, имея в виду теперь покойного императора Филиппа И. – Что до меня, я никогда не хотел быть его фаворитом, и эта роскошь отчасти причина моего безумия.
– О чем ты говоришь? – спросил Дениа с любопытством, однако старательно от него отстраняясь.
– Раз ты ездишь именно по этому краю, должен предупредить тебя, пусть ты, несомненно, и алчный политик в том или ином, что место это – приют многих демонов и многих зол. – Старик поспешно вылез из кареты наружу. – Мне надобно поскорее обрести доспехи и доброго коня. У меня есть причины полагать, что вон при том дворце имеется конюшня славнейшего из всех боевых скакунов, великого Буцефала. – Старик повернулся, словно на смотру, и промаршировал в ворота конюшни.
Дениа следил за ним с нарастающим приятным интересом. Правда, старик чуть-чуть его напугал. Ну, что касается алчности, это такого уж значения не имело. Он давно принял решение украсть империю под носом у ее народа. И если бы ему предъявили такое обвинение, он не без удовольствия признал бы его. Ведь у Дениа была собственная философия наилучшего образа жизни, и она не имела ничего общего с того рода хнычущими и тошнотворными добродетелями, во имя которых мужчины идут на смерть и которыми так восхищаются женщины. Но старик командовал их встречей – вот что было интересно. Он смотрел, пока старик скрылся за углом, и, посмеиваясь, услышал, как разная домашняя живность подняла содом. И тут же из-за угла высыпали протестующие утки, куры, гуси и два возбужденных пса. Затем, обогнав их всех, кроме псов, появился старик, ведя на поводу убогого вида грязную белую клячу, которая – Дениа даже усомнился в надежности своего зрения – словно бы ликующе улыбалась.
