Придя к выводу, что испанский народ в империю не верит и полностью к ней равнодушен, Дениа сформулировал следующую политику: грабить богатства новых территорий, оставить крестьян и мелких землевладельцев их привычному образу жизни, которому они следуют из поколения в поколение, и никому не уступать. Коррупция, быть может, постулируете вы. Дениа обратит на вас взгляд хищной мудрости и скажет: «Я предлагаю вам альтернативу несравненно более справедливую. Чего вы, собственно, хотели бы? Вспомните, как мертвый император драл налоги со своих подданных за все, забирая даже урожаи, собранные ими в голодные годы, для прокормления своих смехотворных армий. Даже мертвый он не оставляет их в покое. Теперь его дворец, его мемориал, гнетет вместо него. Эскориал – гигантское подобие решетки, на которой поджарили святого Антония,[1] – против их воли заклеймил его подданных в смертельном унижении как благочестивых защитников истинной веры, зодчих истинной Церкви. И так далее, и так далее. А поглядите, что случилось с Золотым Веком служителей литературы и искусства, знатоков, которые, заразившись нелепой ревностностью, посвятили себя войнам или подняли паруса завоеваний. Но их хрупкие претензии на индивидуальность разбились о чужеземные берега. Так же, как их мольбы о признании, не получили никакого ответа от императора, подумал Дениа с саркастической осведомленностью. Места для них у него нашлось бы не больше, чем за корсажем куртизанки.
Ну а теперь у нас в императорах сонный бычок. Разве это не лучше, чем император, который, стоило человеку проявить признаки индивидуальности, стирал его с лица земли? Вспомните, тот император заморил голодом своего старшего сына. Бесспорно, мальчик был сумасшедшим, кровожадным паразитом, и любому отцу было бы трудно любить такого сына. Император не мог простить мальчику его уродливость и порочную натуру, как и то, что он, величайший христианский монарх на земле, породил такую химеру себе в наследники. И поберегитесь! Если человек был уродлив, или нехристианином, или еще как-то снискивал эстетическое неодобрение, он превращался в навоз для полей.
Не осознав причины, Дениа отвлекся от своих мыслей и поглядел наружу. Окутанные дымкой поля, древние стены, сложенные из бессердечных камней. Вздыбленные позы олив. Ему нравились оливы. Они походили на закаленных крестьян, безмолвные, но хранящие таинственную душу природы. Их мелкие невзрачные плоды, предназначенные для сотворения золотого масла. В моем новом дворце, подумал Дениа, будет сад олив из самых лучших и с самым сильным характером.
