— Арестовывать Ивана приходили.
— За что? — не понял Спиридон.
— Уж не знаю. А воронок приезжал. И тебя, — она кивнула Ивану, — спрашивали! Мне велели наши деревенские: предупреди, мол. Пусть не возвращается. Может, еще раз энти приедут.
Спиридон закурил. Иван от протянутой пачки отказался.
— А племянница нашей врачихи Людмилы Павловны с ими разговаривала. Может, она и навела?
За минуту до этого Верка и в голове не держала таких слов. А тут вылетели — не поймаешь. Она сама поверила и обрадовалась. Пущай гуляет. Да-да-да!
— Ну ты брось! — нахмурился Спиридон. Не любил, когда при нем наступали на больную мозоль. И пусть бы Иван крутил с энтой племянницей, дольше б Верка свободная была. Впрочем, теперь новый счет начался.
Верка говорила, что Ивану надо бечь в Сибирь или в Астрахань к тестю своему будущему Алтухову. И Манька так наказывала. А Иван, видно, не понял, какая беда нависла над ним. Объявил хмуро:
— Домой поеду!
Верка начала лепетать про какую-то саратовскую тетку, у которой можно остановиться. Но Иван покачал головой:
— Некуда мне податься.
Спиридон сделался задумчив и тих. А Верка — словно не она мчалась на перекладных, мерзла и мокла под дождем, ожидая переправу, шла, сбивая ноги, через рождественский лес, словно не ей было поручено предупредить Ивана, — тотчас с ним согласилась. Не привыкла перечить мужику.
— Ну и ладно. Может, обойдется, — рассмеялась она. — Меня саму арестуют, если не доберусь обратно к завтрему вечеру.
Иван поднялся, опершись на колено:
— Поехали вместе!
Запыленный арестантский газик медленно проехал по улице, потом вернулся и застыл против крыльца.
Надежда отшатнулась от окна. Латова тут не было. Значит, искали ее. Силуэт, мелькнувший за мрачным стеклом машины, напомнил человека, которого она меньше всего хотела видеть. Бывший отвергнутый воздыхатель Михальцев. Мягкий, бесхребетный, трусливый Костик — если это он — мог теперь хорошенько ей отомстить.
Стук захлопнувшейся автомобильной дверцы заставил ее вздрогнуть. Надежда напряглась в ожидании. Хотела задернуть занавеску, но, повинуясь благоразумию, отошла дальше от окна.
* * *
Михальцев поправил портупею и обошел машину, разминая колени. От долгого сидения в кабинете — допросы приходилось вести по двенадцать часов — стали побаливать ноги и поясница. Доктора говорят, от нервов. Пусть! За эти нервы он получил такую необъятную власть, от которой теперь ни за что бы не отказался.
Испытывая победительное чувство, пришедшее к нему с началом службы в органах, он искренне считал, что судьба закалила его характер. А еще лучше сказать, он сам выбрал такую службу, чтобы родиться заново.
