— Хотите чаю? — спросила она с легкостью.
Он запротестовал, как бы говоря всем своим видом: «до чаю ли тут…»
Ну что еще она могла предложить?
Если бы он ушел сразу, она бы его не остановила. Он ушел бы навсегда. Может быть, ему виделось то же самое, что и ей? И потому он медлил? Не уходил и молчал?
Пронзительная жалость, испокон веку равная любви, охватила Надежду. Ей захотелось всеми силами его удержать, расстаться по-хорошему.
— Ну что же… — произнес он с неуверенностью, как бы начав прощаться и набираясь решимости.
Тогда она подошла к постели и широким жестом, не оставлявшим ему выбора, откинула покрывало.
* * *
Жабыч дал команду водителю приблизиться к дому Надежды. Дверь открылась. Он внутренне сжался, вынул пистолет и приготовился выскочить из машины. Но остался сидеть как приклеенный. Какая сила, какая удача спасли его на этот раз?
Не легонькое женское платье мелькнуло в дверях, а тяжелый генеральский мундир. Из дома вышел не кто-нибудь — командующий Западным округом. Жабыч не поверил своим глазам, но на всякий случай вжался мокрыми штанами в жаркое сиденье. Откинул голову, чтобы остаться незамеченным. «Надо же! Надо же! Чуть не влип! — лихорадочно соображал он, а по всему телу расползалась гадкая, боязливая слабость. — Кто я такой против командующего? Слякоть, мелкая сошка, лагерная пыль».
Поняв состояние начальника, водитель медленно повел машину, стараясь незаметно добраться до перекрестка. Павлов все же оглядел с подозрительностью черный пикап. Потом, обернувшись к дому, махнул рукой. В стекле ему ответила тонкая женская ладонь.
Немцы закопошились. Подразделение Отто Лемминга получило приказ снять проволочные заграждения по берегу Западного Буга. Скрыть работы было невозможно. Поэтому их вели деловито, буднично, как если бы ничего не случилось. Оберсты и штурмбаннфюреры, конечно, догадывались, что русские лихорадочно следят за их деятельностью, что по телеграфным проводам мчатся в Москву шифрованные донесения о неожиданном поведении германских войск. Но тут уж ничего нельзя было поделать. Зато танковую группу Гудериана удалось перебросить скрытно в самый канун войны.
Многоголовый шипастый вермахт вползал в приграничные польские леса, втягивая хвосты и готовясь к прыжку.
Повинуясь приказу фюрера, германская армия готова была залить кровью лежащие перед ней пространства. О жалости к простым, ни в чем не повинным людям, особенно женщинам и детям, никто не думал.
