— К Токину правильно в хату попал?
Услышав свою фамилию, Юрий ответил:
— Правильно. Я Токин. А ты чей будешь?
— Из Знаменки я…
Юрка бросился к парию и под недоуменным взглядом Морозова стянул с него котомку.
— Ну как там? — спросил он, заглядывая в глаза вошедшему. — Мамка как?
— Убило ее, — без всякого дипломатического подхода сказал парень, и за этой прямотой крылось столько выстраданного, столько страхов и смертей, что Юрий в ужасе закрыл глаза.
— Что ты сказал? Повтори? — прохрипел он.
— Убило ее, — упрямо повторил парень. Юрий рванулся, но плечи его сдавили сильные руки Морозова.
— Спокойно, Юра, спокойно… Давай-ка все по порядку. Может, тут ошибка какая?!
Но не приученный с детства к недомолвкам, вошедший высыпал деревенской скороговоркой:
— Нет никакой ошибки! Знаменку разбомбили… Домов пять уцелело. Братнина жена за картохой в поле ушла, а бомба прямо в трубу попала. Будто печь с маманей и подлетела к небу. Сноха пришла — только яма и осталась. Узнала, в город иду — велела рассказать, коль найду.
Парень умолк.
Весь остальной вечер — спать легли уже почти перед рассветом — прошел у Юрки как в тумане. Он судорожно молчал. Расспрашивал гостя Морозов, будто речь шла о его матери, а не о токинской. Накормив парня, Морозов сам уложил его спать, от усталости тот задремал прямо за столом.
Токин и Морозов еще долго сидели молча. Квартирант не успокаивал. Курил одну самокрутку за другой, крякал, этим странным звуком как бы отвечал своим мыслям.
«Мамки больше нет… Нет, вот и все! Нет ее ласкового голоса: «Молочко с погреба возьми». Нет ее хлопотных рук. Нет всего… Странно, — думал Юрий, — но почему я не ощущаю в себе боли! Ведь это ж мать! Мамка!»
Юрий пытался прислушаться к самому себе и найти объяснение, почему он еще сидит вот так, почему в нем все не крутится, не ломается, не сыплется по частям. «Мамка ведь!»
Морозов тронул его за плечо.
— Ничего, Юрка, время такое… Терять да терять… Поспи. Забудешься. А при свете дня многое по-иному видится. Осмысленнее.
Юрий в ту ночь так и не заснул. Голова полнилась воспоминаниями детства. И не было конца этим воспоминаниям, как не было, он чувствовал теперь, конца той пустоте, которая обозначилась перед ним со смертью матери. И есть, пожалуй, только одна сила, которая способна заполнить эту пустоту, — месть…
Весь следующий день разбирали завал тяжелой колючей арматуры, скрученной огнем в замысловатые узоры. Старик Архаров первый заметил, что Токину не по себе. В обед подошел и, как бы между прочим, спросил:
