— Не может быть!
— Она тебя ждет.
— Зачем?
— Она хочет узнать тебя ближе. Намедни ты так быстро ушел. Кстати, ты знаешь, чем кончилась пьеса? Брак Павла и Веры не состоялся.
— Я словно чувствовал, — крикнул Подколзин. — А ты еще обещал хэппи-энд.
— И я был прав. Когда ты ушел, выяснилось, что Петр и Павел любят друг друга.
— Не может быть!
— Но мало того. Не только юношам — Вере с Надеждой тоже открылось взаимное чувство.
— Не может быть!
— Да почему же? Совсем одичал в своем «Дорожнике». Жизнь прогрессирует. Вера соединилась с Надей, а Павел соединился с Петром.
— Могу представить, какой был успех.
— Смеешься? Пьеса шлепнулась с треском. Думаю, автор тебя не забудет.
— Меня?
— А кого же, хотел бы я знать? Ты же назвал пьесу латентной. Публика об этом узнала.
— Я ее так назвал?
— А кто же? Надо следить за собой, мой друг, если не хочешь убить человека. Слово Подколзина слишком весомо.
— Латентна… — пробормотал Подколзин, водворяя на место дерзкую прядь, среагировавшую на мудреное слово.
— Именно так, — кивнул Яков Дьяков, привычно взяв в руки бывший смычок и взмахнув им, как дирижерской палочкой. — Что и говорить, ты умеешь найти подходящее словцо. Однако же, бог с ним, неудачником. Речь о тебе. Ты должен, Подколзин, покинуть свой дом на Разгуляе. Это убежище ненадежно. Тебя там разыщут в мгновение ока. А это было бы преждевременно. Момент истины еще не настал.
— Куда же мне деться? — спросил Подколзин.
— Нет ли какой влюбленной дамы, готовой укрыть тебя на недельку? — задумчиво спросил Яков Дьяков.
— Зачем спрашивать? Ведь знаешь, что нет, — с усилием отозвался Подколзин.
— Жаль. Вот когда бы сгодилась Тася.
— Не напоминай мне о ней.
— Не буду. Что же делать, Подколзин? Велика Москва, а отступать тебе некуда. — Дьяков печально развел руками. — Стало быть, остается дядя.
— Только не он! — крикнул Подколзин.
— Выхода нет, — отрезал Дьяков. — Либо ты спишь в своей постели, либо принадлежишь человечеству. Слушай меня и повинуйся. Вспомни, что ты миссионер. Миссионерам всегда доставалось.
— Конечно, он примет меня с восторгом, — с горькой усмешкой сказал Подколзин, — особенно, если приду с бутылкой. Кто ему поставит бутылку, тот главный для него человек. И беспринципен и бездуховен. Лексика у него ужасающая.
— Что делать, что делать, надо терпеть, — сочувственно вздохнул Яков Дьяков, похлопывая его деревяшкой, знававшей лучшие времена. — Адрес дяди оставишь мне и более никому на свете. Теперь же внутренне подтянись. Мы отправляемся к Кларе Васильевне.
