Перечисляя театралов, Дьяков выделял знаменитостей, которых оказалось немало. Весьма почитаемый ветхий геронт артист Лунь, которому сам Мейерхольд сказал: «Вам в театре нечего делать». Почтенный медиевист Масонер и культуролог Годовалов. Известнейший адвокат Гордонский, его лицо имело особенность — правая щека была впалой, а левая, наоборот, круглилась, напоминая теннисный мячик. Своеобразная красавица Васина с артистом-интеллектуалом Арфеевым. Шестидесятник Маркашов и астрофизик академик Шлагбаум. Дородный эрудит Порошков. Бывшая фотомодель Чухмина, ныне общественная деятельница. Директор художественного центра мощная дама Анна Бурьян. Думцы — популярный Портянко, мужчина с выразительной внешностью (говорили, что один антрополог назвал его «недостающим звеном») и его неизменная оппонентка, реформистски настроенная Белугина, весьма прельстительная собой.
— Большой сбор, — проговорил Яков Дьяков. — Ньюсмейкер к ньюсмейкеру. Созерцай.
— Какие люди, — вздохнул Подколзин. И понял, что в его подсознании они казались ему существующими лишь на экранах телевизоров или на страницах газет. Они пребывали в ином измерении, и очутиться с ними поблизости, под тою же крышей, в тех же стенах, увидеть, что это земные творенья из той же глины, что сам Подколзин, — это казалось ему фантастикой.
Его внимание остановила группа людей, весьма многочисленная, больше всего в ней было женщин, но попадались и мужи. При всей несхожести и различии всем находившимся в этой стайке было присуще нечто общее. Подколзин не сразу определил, что именно, но потом прояснилось: все прочие, вплоть до признанных звезд, были гостями, а эти — хозяевами.
— Кто эти люди? — спросил Подколзин.
— О ком ты?
— Вон там… стоят у прохода.
— Так и сказал бы. Могучая кучка. Рецензенты. Представлены все издания.
— А эта девушка рядом с ними?
— Какая? Ах, та? В короткой юбке? С темной челкой? Глафира Питербарк.
— Боже… — чуть слышно шепнул Подколзин. — Откуда берется такое чудо? Просто немыслимо. Кто она?
— Декадентка, — откликнулся Яков Дьяков.
— Так говоришь, словно это профессия.
— Профессия. Не хуже других.
— Странно, что ее имя — Глафира.
— Ничуть не странно, — сказал Яков Дьяков. — Коли фамилия — Питербарк, то имя — Глафира. Это естественно. Так достигается равновесие.
Но Подколзин уже не мог быть на уровне этой топонимической логики. Он видел только ее лицо, дышавшее предрассветной свежестью, видел сияющие глаза, длинные дымчатые ресницы, смуглые щечки — ему было ясно, что больше он на земле не жилец.
