— Так что же, общественное мнение — какая-то фикция?
— Отнюдь. Оно, безусловно, существует и делает ставку на тебя.
— Но это же вздор! — взорвался Подколзин. — Положим, десяток человек с тобой обменялись двумя-тремя фразами. При чем тут общественное мнение?
— Десять человек даже много, — Дьяков был ангельски терпелив. — Хватит одной Клары Васильевны. Все дело в том, что оное мнение обладает способностью к самовоспроизводству и размножается почкованием. Оно основано на стремлении быть в нужное время в нужном месте, с одной стороны — не забежать, с другой — не допустить опоздания. Оно полагает, что самое страшное — внезапно оказаться в офсайде. Подколзин, общественное мнение — это общественный договор. Как и общественный приговор. Люди самолюбивы, Подколзин. Все они на тебя похожи, конечно, каждый на свой манер. Всего оскорбительнее для них — выпасть из списка, из приобщенности, из соучастия, неважно в чем — в отлучении или в канонизации. Вечность ничто перед злобой дня. Поэтому им сейчас не до Христа, у них сейчас на уме — Подколзин.
— Тебе ль поминать Христа, Антихрист?
— Я вижу, ты опять за свое, — Дьяков покачал головой. — Кому же еще, если не мне? Коли ты прав, мы с ним неразлучны.
Черный клок победоносно взлетел. Подколзин привычно почувствовал робость. Не глядя на Дьякова, он спросил:
— Зачем тебе было давать название?
— Неназванное не существует. Первый закон вербализации, — назидательно произнес Яков Дьяков.
— Кто же открыл этот закон?
— По всей вероятности, Всевышний. Когда назвал человека Адамом.
— А есть и второй закон?
— Есть и второй, — с готовностью отозвался Дьяков. — Названное отнюдь не обязано представлять доказательства существования.
После долгой паузы Подколзин спросил:
— Но почему моему труду ты дал такое странное имя?
Яков Дьяков не согласился:
— Имя отличное. В нем есть все. Краткость. Вызов. Загадка. Провокативность.
— Ты сделал из меня самозванца…
— А хоть бы и так, — ухмыльнулся Дьяков. — Слово для родины неслучайное. Сопровождает всю нашу историю. Фундаментально и судьбоносно. Я уж не говорю о том, что наша словесность в него привнесла некую мистику и поэзию.
— Побойся Бога, — вздохнул Подколзин. — Есть для тебя какая-то разница между историей и авантюрой?
— Весьма относительная. И кстати, когда затеваешь авантюру, требуется крупный помол. Ну а теперь отскреби щетину и причешись по-человечески. Взглянул бы хоть раз на свою башню. Напоминает сеновал, на котором занимались любовью. Уж приведи себя в благообразие. Сегодня я вывожу тебя в свет.
