Не больно помогло — получил все, что мне было предуготовано. Поэтому ныне, в том лабиринте, в котором мне предстоит блуждать, готов обойтись без новых трагедий и дополнительных переживаний. И прежде всего я буду избавлен от страха ожидания смерти. Не помня решительно ничего, не помнишь и про милую гостью. Этот резон согревает душу.
Наверное, я поторопился, когда укорял свою популяцию за ее скорбное бесчувствие, тем более за короткую память. Память, а стало быть, и беспамятство имеют прямое отношение не только к прошлому, пережитому, но, странным образом, и к тому, что нам еще предстоит пережить. «Воспоминания о будущем» не просто красивая этикетка. Когда мы предвидим, мы вспоминаем. Поэтому страшимся пророчеств.
Так, может быть, когда забываем, то выживаем? Но если так, болезнь Альцгеймера — недуг уже не одного человека. Мы все пренебрегаем историей и то и дело ее переписываем.
Людям с их первого дня внушают, что главное их достоинство — память. И главная обязанность — память. Все, что существует вне нас и в нас, — одухотворенная память. Предчувствие и подступы к ней. Творчество — это тоже память, наша воплощенная память. Она — исток и мысли и чувства.
В конце концов нами овладевает религиозная убежденность, что вся наша жизнь — это память. И строчка из полузабытых стихов — «живем мы для воспоминаний», воспринятая при первом прочтении как оскорбительно несправедливая, оказывается вполне правомерной.
Итак, мы живем, чтоб вспоминать? Действуем, ненавидим, любим — все для того, чтобы вспоминать! Подтекст такого догмата прост и, видимо, отвечает духу навязанной нам героической этики: «жить надо так, чтобы было что вспомнить» — без краски стыда, без риска позора, без мазохической истерии.
Словом, еще одна повинность — я должен отечеству, миру, обществу, должен семье, должен друзьям — все потому, что должен памяти, которая призовет к ответу.
Казалось бы, за такое служение ты вправе надеяться, что она — твое законное достояние, единственный дом твоей души. Ничуть не бывало! То и дело на эту твердыню посягают, желая в ней подольше застрять. Сколько безумцев исходят пеной: «Стоит ли жить, если нас не вспомнят?!».
Какая чудовищная гипертрофия значения этой пыльной кладовки, загруженной слежавшимся хламом! И если б наши вклады хранились! Провалы в сознании странных существ, однажды заселивших планету, поистине не знают пределов. Забыты эпохи, забыты профеты, творения духа и катастрофы. Мы даже понятия не имеем о том, что забыли наши предшественники, а может быть, забыли мы сами! Я уж не говорю о том, что всплывшее в памяти чаще всего будет беспощадно осмеяно.
