Я слышал, что в Европе прокаженных не пускают за городские стены. Здесь нам позволено жить в городе, надо лишь колокольчиком предупреждать людей о своем приближении. Еще нам позволено попрошайничать, что совсем неплохо, потому что иначе мы поумирали бы с голоду. Мы все время или попрошайничаем, или молимся. Вряд ли Бог обращает на нас какое-то особое внимание, но по какой-то непонятной причине люди считают, что это именно так. Поэтому, презирая нас, они вынуждены обращаться к нам с просьбами. Они нанимают нас молиться за больных, калек и стариков. За это они неплохо платят нам и дают много еды. На улицах с прокаженными обращаются хуже, чем с собаками, но в домах, где царит страх смерти и отчаяние, нас обхаживают, как султанов.
Когда меня нанимают молиться, я склоняю голову и бормочу несколько невразумительных арабских слов, делая вид, будто погружен в беседу с Богом. Все, что я могу, — это делать вид, поскольку не думаю, что Бог слышит меня. У меня нет причин в это верить.
Попрошайничество менее доходно, но я все-таки предпочитаю таким способом добывать себе пропитание. По крайней мере никого не надо обманывать. Лучший день недели для попрошайничества — пятница; только не в Рамадан, потому что в Рамадан и так весь месяц живешь припеваючи. В последний день Рамадана можно получить много денег. В этот день даже самые скупые щедро подают нам, чтобы замолить свои прежние и будущие грехи. Раз в год люди не отворачиваются от попрошаек. Наоборот, они сами выискивают их, и чем те несчастнее, тем лучше. В этот день стремление горожан быть щедрыми и милосердными столь сильно, что они не только много жертвуют, но почти искренне любят нас.
Сегодняшний день тоже обещает быть прибыльным, так как Руми произносит свою пятничную проповедь. В мечети уже полно народу. Те, кто не смог найти место внутри, собрались во дворе. Отличная возможность подзаработать для нищих и карманников. Они все тут, в толпе.
Я сижу как раз напротив входа в мечеть, прислонившись спиной к стволу клена. В воздухе уже чувствуется запах приближающегося дождя, смешанный с едва ощутимыми ароматами дальних садов. Передо мной миска. В отличие от многих других моих собратьев, я никогда ничего не прошу. Прокаженному не надо хныкать и придумывать истории о своей тяжелой жизни или о плохом здоровье. Стоит показать людям лицо, и это заменяет тысячу слов. Поэтому я открываю лицо и сижу молча.
Через час в миске лежит несколько монет. Все стертые медяки. А меня гложет тоска по золотой монете, которая символизирует солнце, льва и полумесяц. С тех пор как покойный Аладдин Кекубад разрешил свободное обращение денег, монеты правителей Каира и Багдадского халифата, не говоря уже об итальянских флоринах, стали ходить у нас наравне с другими. Правительство принимало их; так же поступали и городские попрошайки.
