И тут она увидела, как на травинку сели две стрекозы: большая и маленькая — мать и дочка, а может быть, бабушка и внучка.
— Носить очки совсем не стыдно! — говорила большая Стрекоза, протирая кончиком крылышка толстые стёкла своих очков. — Я, например, в очках родилась и ничуть не жалею! А ты всё упрямишься. Ну хорошо, не хочешь с голубыми стёклами, давай закажем с жёлтыми! — И они, затрещав крылышками, полетели заказывать очки.
А мимо Катиной ноги промчалась команда жуков-пожарников. Машины, жужжа, одна за другой ныряли под корень, мостиком изогнувшийся над дорогой, и, выскочив из тоннеля, мчались дальше. Катя не успела опомниться и сообразить, куда они мчатся и где пожар, как совсем рядом увидела Муравья. Он был в матросской тельняшке и в кепке козырьком назад. Изо всех сил упираясь в бок крупной земляничины, Муравей катил её куда-то.
— И — раз! И — два! И — три! — командовал он сам себе.
Сочная ягода тяжело поворачивалась и переваливалась, оставляя за собой красный сиропный след. Тельняшка его была в пятнах земляничного сока. Упёршись в Катину коленку, Муравей остановился. Он присвистнул и повернул кепку козырьком вперёд.
— Ух ты, через какую гору лезть надо! Ладно, сперва искупаюсь! — И он направился к листу подорожника, в котором, как в чайной ложечке, дрожала дождевая вода. — Ух ты! — Он нырнул и, выскочив на середине листа, поплыл.
Катя сидела не дыша. Лошадка сладко спала, и будить её было жаль. Вот бы они посмеялись вместе! Муравей искупался. Тельняшка на нём сама собой выстиралась. Он снова подбежал к земляничине. Катя осторожно отодвинула ногу, и Муравей увидел, что гора, которую он собирался штурмовать, исчезла.
— Чудеса! — обрадовался он и опять навалился на ягоду.
Катя следила за ним не дыша, чтобы не спугнуть.
Едва Муравей скрылся, как на поляну высыпала ватага мухоморов, и маслята, оттеснённые к ёлкам, подняли шум.
— Это наше место! — пищали окружённые маслята. — Мы с утра здесь стоим!
— А ну, мелкота, рассыпься! — напирали мухоморы.
Их красные шляпы были лихо сдвинуты набекрень. Из-под ёлки выглянули три сыроежки в фиолетовых юбках.
— А юбки-то все — плиссе-гофре! — ахнула Катя.
— А вот и мы! — Покружившись, они остановились посреди поляны.
Мухоморы расступились и замерли:
— Вот так красотки!
— Подумаешь! Балетницы! Воображалы! Сплетницы! — крикнул самый маленький мухоморчик.
Но старый мухомор отвесил ему такой подзатыльник, что у того шляпа съехала на нос.
Катя не выдержала и засмеялась. А грибы как были, так и замерли посреди поляны: три сыроежки, окружённые мухоморами, и маслята, оттеснённые к самым корням дремучих елей. Только что они бегали, ссорились и шумели, и вдруг наступила тишина. И в тишине одиноко постукивал дятел.
