— А как же Пушок, что с ним будет?
— Пушок? — удивился Дед Мороз. — Ну, его придется сдать в утиль, у нас и так места не хватает, не можем мы хранить негодные игрушки.
— Отдайте мне его, пожалуйста, — нахмурилась девочка.
— Отдать? А как же собака? — Дед Мороз не торопился выпускать щенка из рук.
— Верните мне Пушка, — сказала девочка, — пусть он так и остался недотыкомкой, но ведь он в этом не виноват и я его все равно люблю. И мне его жалко, — добавила она после паузы.
— Я очень рад, что ты так решила, очень, — сказал Дед Мороз, бережно вручая ей щенка. Он ненадолго задержал ее худые ручки в своих огромных ладонях.
— Ты знаешь, мне кажется, у вас с Пушком все будет хорошо.
Дед Мороз махал вслед удаляющимся саням, когда к нему подошел Крыжик.
— Мне очень жаль, что у нее не вышло, — сказал он со вздохом.
Дед Мороз поглядел на него с улыбкой.
— Кто сказал, что не вышло? Да, этого испытания она не прошла, но зато выдержала куда более важное испытание. Она доказала, что может любить и того, кто совсем несимпатичен, не ожидая и не получая ответной любви. А это особая, редкая способность. Как раз та, которой должен обладать настоящий Сказочник, который пишет сказки для всех людей, симпатичных и не очень, тех, кто рядом и тех, кого он никогда не увидит. Теперь я знаю, кому можно передать дар. Слышишь, борода, мы нашли Сказочницу! Через несколько лет я передам ей дар, и она начнет сочинять настоящие волшебные сказки. А пока, пока…
Девочка спала, рядом, на подушке, как обычно лежал Пушок. Вдруг, что-то засияло на его шерстке, что-то неуловимо изменилось. Вздрогнув, девочка проснулась и увидела рядом с собой живого, золотистого щенка со смешными висячими ушками, который смотрел на нее с любовью и преданностью, карими глазами с рыжими искорками. Искорки немного напоминали снежинки.
— Волшебник я или нет, — сказал Дед Мороз, довольно усмехаясь в седые усы.
Максим Дубровин
ПЯТЬДЕСЯТ НА ПЯТЬДЕСЯТ
Что обиднее всего — так это случайность произошедшего, полная его нелепость и недетерминированность…
Л. Сарториус
Сначала у Лешки отрубили свет. Он звонил, ругался — без толку, авария на подстанции, до утра не дадут, плевали они на день рождения. Кое-как допраздновали при свечах и без музыки, а в десять часов, скрывая зевоту и виновато похлопывая расстроенного Леху по плечам, стали расходиться. Ушли и мы с Маринкой. Потом были сорок минут на остановке, и мы замерзли до такой степени, что не могли даже говорить, и потому втиснулись в первый попавшийся автобус, остатками цепенеющего сознания рассудив, что все они идут в центр, а там уж как-нибудь доберемся. Так мы очутились на малознакомой автостанции, не зная дороги домой и смутно представляя себе лишь направление.
