— Тю! — раздалось за моей спиной, и я испуганно обернулся, насколько позволяла петля.
Дверь гаража была распахнута, похоже, я не запер ее. Или запер? В дверном проеме на фоне холодной осенней ночи маячила знакомая фигура — пузатый плащ и беспорядочные патлы вокруг здоровенной лысой макушки.
— Скотти Вильсон? — не спросил, а скорее кивнул я.
— Привет, малыш Джонни, — сказал Вильсон. — Вот зашел тебя проведать, а дома никого нет. Прочел твою записку. Какие красивые слова! Жаль, она их никогда не прочтет.
— Вильсон, что тебе надо? — заорал я и почувствовал, что краснею.
— Мне очень и очень скверно, — сказал Вильсон. — Мне нужен человек, который со мной поговорит. Я знаю поблизости одно уютное местечко.
— Очень скверно? — недоверчиво спросил я, слезая с табуретки.
— Ужасно, — подтвердил Вильсон. — Штаны переодень, все в масле. Кто же вешается в белых штанах? На них так плохо будет смотреться моча…
— А почему тебе скверно, дядька Вильсон? У тебя же вторая судимость? Так сильно страдаешь по Свободе?
— Я страдаю, когда вижу молодых дурачков вроде тебя. Джонни, ты мужик или нет? Тебе не стыдно так страдать из-за бабы?
— Как? — растерялся я.
— Ныть из-за бабы. Хныкать. Жаловаться. Вешаться. — Вильсон говорил кратко и требовательно. — Посмотри на кого ты похож! Нытик, а не мужик! Возьми себя в руки! Вытри розовые сопли! Наплюй!
— Хорошо тебе говорить, дядька Вильсон, — я достал платок и высморкался, — со второй-то судимостью…
— Не второй, а четвертой, если уж на то пошло… Ты мне другое скажи — кто она? На кого ты повелся, дурень? Железяка с факелом! Рожа квадратная! Глаза пустые! Ни сисек тебе, ни писек!
— Как… — опешил я. — Как ты можешь так говорить про свою любовь?!
— Кто тебе сказал, что я ее люблю?
— Погоди… — я уже начал догадываться. — Так ты… ты любишь Гагарина?
— Я люблю деньги.
— Как же это? — совсем растерялся я.
И тут до меня дошло.
— Вильсон… Ты… Ты мне поможешь?
— Это будет немножко стоить… — сказал Вильсон.
— Я готов!
— Это будет немножко больно…
— Что может быть больнее?!
— Это может не получиться…
— Я верю, это получится!
— Об этом может кто-нибудь узнать…
— Об этом никто никогда не узнает!!!
— Переодень штаны, я жду тебя в машине, — цыкнул зубом Вильсон и вышел из гаража.
— Я расскажу вам историю великого самоубийства! — гремел под сводами голос мистера Броукли. — Мы знаем, что многие осужденные решаются на это. Многие погибают. Иные остаются калеками на всю жизнь. И никто не судит их за это! Но не таков наш Джонни! Да, он пытался убить себя! Убить невиданным, уникальным способом! Но убил лишь свою любовь к Свободе! Можем ли мы осуждать Джонни за то, что он хотел умереть и не умер? За то, что хотел жить и выжил?
