Согласно обычаю, аспирант заказывает где‑либо в ресторане обед, на который приглашает декана факультета, своих оппонентов и близких себе лиц. Я не любил ресторанов и потому мы решили приготовить обед у себя на квартире. Идя вместе с членами факультета из профессорской комнаты в актовый зал, где должен был состояться диспут, я подошел к профессору Введенскому и пригласил его на обед после диспута. «Подождите», ответил Введенский, «может быть, мы расстанемся врагами». Я побледнел, поняв, что мне предстоит выдержать решительный и страшный бой. Введенский, искусный диалектик, находчивый в спорах, был чрезвычайно опасным врагом. Тотчас же мне пришло в голову, что я должен хорошенько выяснить слушателям содержание моей книги и подготовить их к сознательному слушанию спора.
Согласно обычаю, диспутант имеет право перед началом возражений произнести краткую речь минут на двадцать о своем труде. Я тотчас сказал Введенскому, что хотел бы в начале диспута получить слово. На это Введенский ответил: «Зачем? Это вовсе не требуется». Тогда я обратился к декану факультета С. Ф. Платонову и заявил ему о моем желании. «Это ваше право», сказал декан.
Большой актовый зал был полон народу; даже на хорах все места были заняты. Книга моя обратила на себя внимание; к тому же, вероятно, многие знали об отношении к ней проф. Введенского и ждали интересного зрелища. Мне удалось в двадцатиминутной речи изложить сущность своей книги, основной тезис ее и главные доказательства. Говорил я оживленно, ясно и последовательно. Моя речь была покрыта громом рукоплесканий. У меня явилась поэтому уверенность, что процесс мой выигран уже с самого начала. Проф. Введенский начал систематически ставить мне вопросы, связанные с возражениями на отдельные части книги. Сознание опасности вызвало во мне напряженную сосредоточенность всех сил при полном спокойствии. Легкая улыбка играла на моем лице; я отвечал своему учителю, неизменно сохраняя почтительное отношение к нему, но указывая постоянно на то, что правильное понимание моей книги возможно лишь для читателя, принимающего во внимание тонкие оттенки переживаний, несомненно наличные в опыте, однако с трудом улавливаемые. После трех четвертей часа беседы Введенский подвел спор к вершине его. Он привел главный тезис моей книги «все сознательные процессы, поскольку мы относим их на основании непосредственного чувства к своему я, заключают в себе все элементы волевого акта и причиняются моими стремлениями», который я формулировал, как доказанное мною обобщение, и стал утверждать, что этот тезис есть суждение аналитическое. Тут мне ясно открылся остроумный план нападения Введенского. Он вполне соответствовал его представлениям о системах метафизических учений, как совокупностях суждений, в которых понятие, служащее субъектом, произвольно построено так, что в его содержании уже находится понятие, высказываемое затем в предикате.
