Я рассказывал уже раньше, что в течение двух лет я не читал никаких романов и повестей, считая вредным влияние их на нравственную жизнь. Только в шестом классе я понял свою ошибку и начал читать опять художественные произведения, но со строгим выбором. Таким образом, мое поведение в этом отношении заслуживало не эпитимии, а одобрения. Я вполне понимал это, но, конечно, подчинился своему наставнику и, несмотря на насмешки товарищей, становясь на молитву, усердно отбивал поклоны.
Однако, после поклонов я начал размышлять о Церкви, о религии, мне приходили в голову всевозможные слышанные мною рассказы о злоупотреблениях в монастырях, о корыстности духовенства и т. п. Не прошло и месяца, как я уже отверг не только Церковь и религию, но даже и бытие Бога. Не было вблизи меня в это время авторитетного и знающего человека, который научил бы меня отличать идеальную сущность христианства от земных искажений его и показал бы, что даже и в XIX в. православная Церковь хранила в себе великие духовные богатства. Вместе с грязною водою я вылил из ванны и ребенка, подобно сотням тысяч русских и западноевропейских интеллигентов.
К сожалению, это состояние длилось у меня очень долго, гораздо дольше, чем, например, у Вл. Соловьева: атеистом я был восемь лет, а возвращение мое к Церкви совершилось только через тридцать с чем‑то лет после сложного философского процесса.
Перейдя в VII класс весною 1887 г., я отправился в июне в Горы провести там каникулы. Братья и сестры проводили лето где‑то в другом месте, а мать оставалась в Витебске. Весь любимый мною живописный путь от Витебска до Гор, более ста тридцати верст, я сделал пешком с ружьем за плечами. Не раз потом я прошел эту дорогу таким способом взад и вперед. Ходок я был хороший, первые двадцать пять верст я шел без остановки в течение пяти часов. Ночевал я на кожаном диване на почтовой станции, кажется, Рудня и на следующий день к вечеру был уже в Горах.
Этим летом я особенно упорно занимался воспитанием своей воли. В течение всей своей жизни я проявлял большую настойчивость в борьбе со своими наклонностями, в само- преодолении и воспитании в себе новых качеств. В отношении же к другим людям и даже животным я проявлял полную неспособность воздействовать на их волю и желание как‑либо насиловать ее или оказать давление. Когда я садился верхом на лошадь, она тотчас понимала, что имеет дело со всадником, неспособным приказывать и начинала своевольничать; например, однажды лошадь подвезла меня к дереву и стала стирать меня с себя, прижимаясь к дереву. Летом, будучи на уроке в имении «Новая мысль», я отправился на охоту с умною собакою, она два раза подняла выводок тетеревов, но я оба раза дал промах, тогда она презрительно посмотрела на меня, перестала слушаться и стала самостоятельно охотиться.
