- Так что на счет дара. Как он им достается?
- Кому как. Кому от рождения, кому в результате практики, если повезет Учителя найти. Есть мнение, что магии можно научить любого. Было бы кому учить. Плюс желание и огромная работоспособность, что есть не у всех. Гораздо интереснее тусить, читать магические книги и пускать в своем воображении огненные шары. Интереснее и безопаснее говорить о магии, чем каждый день по много часов трудиться над собой. Выполнять монотонные упражнения, переступая через боль, сомнения и жалость к себе. Ломать себя старого, что бы взрастить нового. Все что растет хорошо - растет медленно.
Максим замолчал. Иван его не торопил. Сидел, глядел в небо.
- Может быть это и так. Не знаю. Ту цену, что я заплатил за свой дар... - Максим почувствовал волну злобы поднимающейся из живота и туманящей рассудок.
Он прикрыл глаза. Воссоздал в голове образ свечи. Задышал глубоко и медленно, так что бы пламя свечи не колебалось, постепенно все больше замедляя его. Вдох слился с выдохом, со стороны казалось, что он совсем не дышит, настолько редким было его дыхание. Грудь не шевелилась. Воздух проходил сквозь нее прямо в живот, заставляя его расширятся во все стороны.
Иван молча глядел на него. Ждал. Через несколько минут Максим открыл глаза. Сказал спокойно.
- Я недоучился, ушел.
- Почему?
- Давай, по порядку.
Петр Свержин.
Девять лет назад...
...Разбудил меня старик под самый вечер. Легко поднял на руки и отнес в баню. Долго парил, обрабатывая веником, поворачивал к себе то одним, то другим боком.
Всякий раз, когда я порывался задать ему вопрос, он молча качал головой - не время. Когда я совсем сомлел, он так же молча вынес меня в предбанник, обтер и переодел. Старик протянул мне ковш полный молока. Показал - пей до дна. Я послушался, но едва выпил половину, как тело скрутил жесткий приступ рвоты. Обессилев, я откинулся на оструганные доски предбанника.
Процедура повторялась еще три раза. Баня, ковш молоко, рвота. Между процедурами я спал. На четвертый день мой организм перестал отторгать предложенное мне питье. Старик удовлетворенно кивнул. За это время он не произнес ни слова, и мне не позволял говорить.
Эти четыре дня отняли остаток моих сил. Я лежал, бессильно откинувшись на деревянную лавку, голыми плечами ощущая гладкое дерево. Странное было жилище, рубленное из толстых бревен, с окнами, выходящими на три стороны света. Только у северной стены - беленая русская печь.
